Карина добротворская кто нибудь видел мою девчонку epub

Добавил пользователь Алексей Ф.
Обновлено: 05.10.2024

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

«Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже» — письма к умершему мужу. Это предельная, очень искренняя и не совсем проза, то есть тексты, не вполне предназначенные для глаз читателя со стороны. Нельзя даже сказать, что эту книгу надо читать прямо сейчас. Ее, может, и вовсе читать не надо. Что не умаляет ее, так сказать, общественной значимости.

ГИМН ПОТЕРЯННОМУ ПОКОЛЕНИЮ

Я не люблю мемуары людей искусства, а среди них особо неуважаемый мною жанр – мемуары эпистолярные. Просто мне кажется, что если человек писал письма, не предполагая, что их будут публиковать, то читать их неприлично, а если автор хотел, чтобы письма опубликовали, то скорее всего в них очень мало правды относительно его жизни и тогда какой смысл их читать?

При таких моих взглядах у книги Карины Добротворской «Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже» шансов мне понравиться было ноль целых, ноль десятых. А вот нет же! Я получила огромное удовольствие от чтения. Тут правда необходимо оговориться, что ни кто такая Карина Добротворская, ни кто такой ее первый муж Сергей, я до прочтения книги понятия не имела, их имена мне ни о чем не говорили, так что героев книги я воспринимала как персонажей вымышленных. К тому же сама автор говорит, что все изложенное – ее личная вольная интерпретация отношений с супругом, которые психологически не закончены до сих пор, несмотря на то, что семнадцать лет назад она от него ушла, и тогда же он ушел из жизни. Ну, а где «вольная интерпретация», там и богатое воображение и выборочные факты и многое другое, что опять-таки позволило мне считать книгу, написанную в форме писем давно умершему супругу, не эпистолярными мемуарами, а просто художественным произведением.

К тому же признаюсь честно, что собственно история любовных и семейных отношений Карины и Сергея Добротворских меня мало заинтересовала. Я не увидела в ней ничего особенного, ни трагизма, ни яркости, ни странности, ничего. По-моему вполне нормальная история взросления питерской девочки, которая сначала влюбляется в такого неформального гения, а потом перерастает эту любовь, да еще и откровенно спасается от мужниного хронического алкоголизма, убегая к человеку более состоятельному и надежному. Могу я понять и чем мотивировано написание этой книги. Мне показалось, что автор в глубине души совершенно по-российски попрекает себя отсутствием вины за то, что оставила мужа, спасая собственную жизнь. Ну не принято у нас бежать от алкоголиков, куда более почетно в глазах общества «нести крест». Вот и получается, что надо оправдываться за элементарный инстинкт самосохранения. Ну, да ладно. Все это для меня было не важно. Я читала книгу не об отношениях, а о времени, целой эпохе, которая и в моей памяти осталась очень и очень значимой.

Основные события, описанные в «Ста письмах», развиваются в конце восьмидесятых, начале девяностых годов прошлого века. Сейчас, в свете последних веяний, то время принято вспоминать с ужасом. Ах! Развал Союза! Ах! Голод и карточки! Ах! Полнейший беспредел! Ах! ГКЧП! Ах! Ельцинские реформы! В общем, не времена, а ужас! Ужас! Ужас! Да, все это было. И очереди за макаронами, и коммерческие магазины с заоблачными ценами, и один «сникерс» на всех за счастье, но… Но в те времена я, как и герои книги, к счастью была еще достаточно молода, чтобы не думать «как выжить и прокормить семью», не обращала внимание на эстетику быта и спокойно могла ходить в одних джинсах год, а потом их подштопать, если прохудились. Не это было главным.

Главное, что тогда разом распахнулись окна в мир по всему периметру жизни. Одним и тем же ветром перемен принесло к нам и элитарное кино и мыльные оперы, и Джойса и Чейза, живописный авангард и откровенно вызывающие инсталляции, искусство гениальное и пошлое. А самое прекрасное, хотя и самое трудное было то, что у нас, выросших в железных рамках диктуемых сверху оценок и выработанных мнений, вдруг появилась возможность самим формировать свои предпочтения, вырабатывать вкус на собственном опыте, а не пользоваться готовыми шаблонами. Никто тогда не знал, «как надо», что теперь в искусстве «хорошо», а что «плохо». Это было время, когда в курилках у солидных искусствоведов можно было услышать обсуждение эстетических достоинств «Рабыни Изауры», когда записные интеллектуалы запоем читали детективы и смотрели с одинаковым интересом шедевры Антониони и «Богатые тоже плачут». Мы были как дети, оказавшиеся без присмотра в кондитерском магазине, хватали все, надкусывали, бросали, бежали к другим полкам, наедаясь до отвращения, но постепенно выбирая любимые лакомства, учась не жадничать, отличать подделки в ярких фантиках от мечты гурмана. Нас, студентов тех лет, сейчас часто называют потерянным поколением. Так вот, нас действительно потеряли, но это дало нам возможность найтись самим, без помех и оглядок на изжившие себя авторитеты.

А еще ведь появилась возможность ездить за границу, не проходя унизительных проверок на лояльность. Да, мы чувствовали себя нищими где-нибудь в американской провинции, но опять-таки, питаясь уцененными продуктами и выбирая самые дешевые рейсы, мы могли ездить смотреть города, о которых только читали или видели в кино, бродить по улицам, сидеть в кафешках с одной чашкой чая многие часы, просто для того чтобы надышаться «их» воздухом. И тут мы тоже стали выбирать, формировать предпочтения. Кто-то вдруг выяснял, что не любит рекламную Америку, зато без ума от скандинавских деревень, а кому-то и вовсе вскоре приелась неродная суета. Пожалуй, только Париж не разочаровывал никого. Но, главное, все это был уже наш выбор, а не тупое голосование по принципу «не читал, но осуждаю».

И что еще важно, мне кажется, что Карина Добротворская очень хорошо отразила в своих Письмах одну из основных тенденций тех лет. Дело в том, что далеко не все справлялись с той неожиданно пришедшей свободой. Ведь вместе с ненавистными цензорами, запретами и регулированием ушли все оправдания типа «я гениален, мне просто не дают дышать», «у меня прекрасный вкус, но нет средств, чтобы это показать». Свобода - прекрасная проверка на подлинность талантов и смелость самовыражения. И прошли ее далеко не все из тех, кто с фигой в кармане при прежних временах остался бы в лаврах убитого эпохой.

В общем, я очень рекомендую книгу своим ровесникам, всем, для кого было важным научиться выбирать и думать самостоятельно. Я рекомендую ее нынешним молодым, чтобы они лучше поняли своих родителей, которые в их возрасте оказались детьми перед изменившимся миром. Я рекомендую ее нашим родителям, нередко обращающимся к прошлому, как к благу. Вот, взгляните, какой хаос мы считаем прекрасными временами просто потому, что тогда были молоды. Так не связаны ли ваши воспоминания о благе других времен только с тем, что вы тогда были моложе?

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Они считались самой красивой парой богемного Петербурга начала девяностых - кинокритик и сценарист Сергей Добротворский и его юная жена Карина. Но счастливая романтическая история обернулась жестким триллером. Она сбежала в другой город, в другую жизнь, в другую любовь. А он остался в Петербурге и умер вскоре после развода. В автобиографической книге КТО-НИБУДЬ ВИДЕЛ МОЮ ДЕВЧОНКУ? 100 ПИСЕМ К СЕРЕЖЕ Карина Добротворская обращается к адресату, которого давно нет в живых, пытается договорить то, что еще ни разу не было сказано. Хотя книга написана в эпистолярном жанре, ее легко представить в виде захватывающего киноромана из жизни двух петербургских интеллектуалов, где в каждом кадре присутствует время.

Отзывы

Новинки

Предупреждая все возможные замечания, автор сразу хочет сказать, что он знает разницу между биолог.

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже Текст

Они считались самой красивой парой богемного Петербурга начала девяностых – кинокритик и сценарист Сергей Добротворский и его юная жена Карина. Но счастливая романтическая история обернулась жестким триллером. Она сбежала в другой город, в другую жизнь, в другую любовь. А он остался в Петербурге и умер вскоре после развода. В автобиографической книге «Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже» Карина Добротворская обращается к адресату, которого давно нет в живых, пытается договорить то, что еще ни разу не было сказано. Хотя книга написана в эпистолярном жанре, ее легко представить в виде захватывающего киноромана из жизни двух петербургских интеллектуалов, где в каждом кадре присутствует время.

Сергей Николаевич, главный редактор журнала «СНОБ»

Моя девчонка ко мне уже не вернется, – сказал ты. Ты оказался не прав. Я к тебе вернулась. Ты умер, но я прожила с тобой еще целых семнадцать лет. А теперь дай мне, пожалуйста, уйти. Прости. Отпусти меня.

Я так отчетливо помню, как увидела тебя в первый раз. Эта сцена навсегда засела у меня в голове – словно кадр из фильма

заворожены линчевской эстетикой, кислотными цветами, сюрреалистическим темным миром, где

Любить больно. Будто дала позволение освежевать себя, зная, что тот, другой, может в любую минуту удалиться с твоей кожей. Сьюзен Зонтаг. “Дневники” Когда гроб опускали в могилу, жена даже крикнула: “Пустите меня к нему!”, но в могилу за мужем не пошла… А. П. Чехов. “Оратор”

“По-настоящему объективная критическая интонация может опереться только на доброжелательность. И наоборот – равнодушие с одинаковой легкость…

МнениеЛюбовь до смерти и после: «100 писем к Сереже» Карины Добротворской

Очень красивая, очень успешная и она еще и говорит — примерно так, наверное, реагирует обыватель на внезапную литературную карьеру Карины Добротворской — президента и редакционного директора Brand Development издательского дома Condé Nast International и знаковой фигуры российского гламура. Такой бы сочинять легкомысленные книжки про моду в стиле Vogue, советы девочкам, только ищущим собственный стиль, как правильно носить смокинг. Но вместо этого сначала Карина Добротворская собирает в одну книгу воспоминания ленинградских «блокадных девочек», выстраивая их голод в параллель с собственной булимией, собственными страхами и расстройствами, связанными с едой. И вот теперь выходят ее «Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже» — письма к умершему мужу. Это предельная, очень искренняя и не совсем проза, то есть тексты, не вполне предназначенные для глаз читателя со стороны. Нельзя даже сказать, что эту книгу надо читать прямо сейчас. Ее, может, и вовсе читать не надо. Что не умаляет ее, так сказать, общественной значимости.

Сергей Добротворский — яркий человек и выдающийся кинокритик, память о котором сегодня хранит разве что верный коллектив журнала «Сеанс» — умер в 1997-м. К тому времени Карина уже ушла от него к своему нынешнему мужу и даже была на 9-м месяце беременности. Он умер от передозировки героином, друзья, с которыми он был, перепугавшись, вынесли тело на улицу и посадили на скамейку на детской площадке — он, мертвый, просидел там до середины следующего дня. В предисловии к книге Добротворская пишет, что его смерть была главным событием ее жизни. «С ним я недолюбила, не договорила, не досмотрела, не разделила. После его ухода моя жизнь распалась на внешнюю и внутреннюю. Внешне у меня был счастливый брак, прекрасные дети, огромная квартира, замечательная работа, фантастическая карьера и даже маленький дом на берегу моря. Внутри — застывшая боль, засохшие слезы и бесконечный диалог с человеком, которого не было».

В своих «письмах» (кавычки тут намеренные — слишком уж систематично, хронологично описание событий, это, скорее, такие письма, которые ты пишешь публично, вроде обращений в фейсбуке, чем что-то взаправду интимное) Добротворская последовательно вспоминает историю романа, брака, развода, ухода. Практически — от первых университетских гулянок, первого секса, первого разговора, первых попыток устроить совместный быт, первых поездок за границу (в 90-х это еще означало питаться одним бананом в день, чтобы накопить на один, но шикарный костюм из Парижа) — до последних ссор. Параллелью ко всему этому становится современность, где у героини появляется молодой любовник, и именно он становится катализатором этого моря прорвавшихся наружу букв. Там — мучительный стыд за поклеенные вручную обои, квартира без телефона, ванная, облепленная гигантскими рыжими тараканами, здесь — жизнь в Париже, где каждое утро, выходя из дома, героиня любуется Эйфелевой башней. Там — товары по карточкам, макароны с кетчупом, и блины, испеченные из порошковых яиц и порошкового молока. Здесь — бесконечный рейд по мишленовским ресторанам.

Это бесконечно повторяющееся противопоставление вчерашней нищеты с сегодняшним шиком не должно и не задумано быть здесь главным. Однако именно оно и становится. У книги Добротворской есть на самом деле один очевидный, скажем так, источник вдохновения — он даже мельком упоминается в предисловии. Это книга Джоан Дидион «The Year of Magical Thinking» — Добротворская переводит ее как «Год магических мыслей». В своей книге Дидион рассказывает, как провела год своей жизни после того, как ее муж, Джон Данн, скоропостижно скончался в их семейной гостиной от сердечного приступа. Это пронзительное, ошеломляющее чтение является чуть ли не главной американской книгой последнего десятилетия. Обнажаясь, казалось бы, до последнего нерва, на повторе вспоминая прошлое и описывая свои страдания в настоящем, Джоан Дидион впервые в американской культуре легитимизирует страдание. То, что принято прятать — слезы, скорбь, нежелание жить, — становится для нее главным сюжетом.

Добротворская тоже решается писать о том, что в русской культуре не проговаривается. О бедности. О страданиях вокруг бедности. Об интимной жизни двух людей, сексе, изменах. Добавить к этому, что практически всех героев своей книги она называет по именам, — и можно представить, сколь многим людям она решительно не понравится. Однако главной, явно позаимствованной у Дидион, становится здесь мысль о том, что если начать говорить о боли, она утихнет. Такая психотерапия словом, вера в то, что достаточно выговориться, и все пройдет. Так в Средневековье лечили кровопусканием, веря, что с плохой кровью уходит и болезнь. Совершенно ошибочная мысль, между прочим, стоившая нам Робин Гуда.

Беда в том, что, вдохновляясь Дидион, Добротворская прочитала ее неправильно. Джоан Дидион никогда не обещала, что боль пройдет, мало того, она неоднократно повторяет, что ничего и не проходит. Но она блестящая эссеистка, лучшая в своем поколении, которая годами тренировалась превращать каждое свое переживание в текст. В «The Year of Magical Thinking» она просто за неимением других вариантов превращает себя в подопытную мышь, отстраняясь, наблюдает за собственным страданием. Она там, например, все время читает книги о потере и переживании травмы и сопоставляет замечания докторов и психоаналитиков с собственным опытом. Таким образом, исповедь Дидион обращена к каждому из нас, ее может примерить на себя любой, познавший горечь утраты — то есть все мы. Исповедь Добротворской — это личная психотерапия, где интимность бывает даже неуместна и оставляет чувство некоторого неудобства, а автор (интересно, сознательно или нет) не вызывает ни малейшей симпатии.

То есть как книгу о переживании утраты «письма к Сереже» читать нельзя. Что в ней остается? Прежде всего, рассказ об этих 90-х годах, когда все и происходило: весь этот голод, карточки, порошковые блины, мечты о загранице этсетера, этсетера. Стремление к тому, чтобы «у меня все было», выросло из времени, когда ничего не было. Почитать Добротворскую, так именно это «ничего не было» и является для нее настоящей травмой. Когда влюбляешься в костюмы нового модельера, но они стоят 1000 долларов, а у тебя зарплата 200. Когда едешь в Америку и копишь на новый видак, а его у тебя в первый же день на родине крадут — как пережить такое?

Добротворская довольно откровенно описывает, что уходила именно к деньгам, что «мне хотелось перемен» — это вот остывающее в ведерке гран крю. И именно поскольку она с нами настолько честна, распинать ее за это не стоит и не хочется. Нельзя не заметить, что все это исповедь женщины, которая, прощаясь с молодым любовником, напоследок говорит ему «твои билеты я отменю сама». Но в прошлом, помимо быта, было еще и искусство — сам Сергей Добротворский и весь его круг были людьми, влюбленными в кино, в книги, в старую культуру. И надо понимать, что весь этот гламур создавали для нас люди, знавшие наизусть фильмы Пазолини.

Когда Добротворская пишет о современности, о молодом любовнике, глотающем сезоны сериалов, она, возможно, неосознанно, противопоставляет вчерашнее впитывание культуры с ее сегодняшним потреблением. Человек современный знает, как правильно крутить гаджеты, но неспособен досмотреть до конца «Осенний марафон». И тут уже непонятно, на что Добротворская жалуется, — совсем за пределами этой прозы оказывается тот факт, что она сама этого человека и создала.

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже. Карина Добротворская - отзыв

Я не любитель читать биографии и мемуары, если это не касается великих писателей.

Однако, этот труд все же захотелось прочесть, хотя ни о Карине Добротворской, ни о Сергее Добротворском я не ранее не знала. А они, не много ни мало, считались лучшей и самой крепкой парой Санкт-Петербурга.

Итак, из аннотации:

Они считались самой красивой парой богемного Петербурга начала девяностых — кинокритик и сценарист Сергей Добротворский и его юная жена Карина. Но счастливая романтическая история обернулась жестким триллером. Она сбежала в другой город, в другую жизнь, в другую любовь. А он остался в Петербурге и умер вскоре после развода. В автобиографической книге “Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже” Карина Добротворская обращается к адресату, которого давно нет в живых, пытается договорить то, что еще ни разу не было сказано. Хотя книга написана в эпистолярном жанре, ее легко представить в виде захватывающего киноромана из жизни двух петербургских интеллектуалов, где в каждом кадре присутствует время. .Сергей Николаевич, главный редактор журнала “СНОБ"

Книга вызывает довольно странное ощущение. С первых страниц даже отпало желание продолжать. Ну что тут нового, как все познакомились, кто был кем и с кем. Потом небольшая семейная история, каких тысячи и десятки тысяч. Язык, не сказать, что очень уж насыщенный. Сюжета нет, так как простое пересказывание будней. Довольно скоро это начинает наводить скуку.

Далее, раскрывается трагедия, способная сщемить душу любому читателю. На протяжении первой сотни страниц не могла понять, они ж такие идеальные, как так то (?).

Никогда не задавались вопросом, почему слишком талантливые люди легче других подвержены порокам, заставляющим жизнь включать обратный отсчет. Сколько гениев сгорело от пагубных привычек: алкоголь, наркотики. Всегда задавалась вопросом: зачем? Умнейшие люди, цвет нации, зачем они это делают.

Что ему не хватало? Любовь, если верить Катине Добротворской, была такая, о какой обычно не рассказывают, чтобы не сглазить, родители, боготворившие сына, кино, которое было его жизнью и всей его сущностью. Как можно было? Что это за зверь поселяется внутри, склоняющий к смертоносному зелью, завладевающий рассудком?

Она не выдержала. Её можно (или нужно) винить? Она должна была бороться? Любая другая бы боролась?

Не знаю. прочитайте сами, возможно увидите между строк ответы. Я не нашла.

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Семнадцать лет назад, в ночь с 26 на 27 августа 1997 года, умер Сергей Добротворский. К тому моменту мы уже два месяца были в разводе. Таким образом, я не стала его вдовой и даже не присутствовала на похоронах.

Мы прожили с ним шесть лет. Сумасшедших, счастливых, легких, невыносимых лет. Так случилось, что эти годы оказались самыми главными в моей жизни. Любовь к нему, которую я оборвала, — самой сильной любовью. А его смерть — и моей смертью, как бы пафосно это ни звучало.

За эти семнадцать лет не было ни дня, чтобы я с ним не разговаривала. Первый год прошел в полусознательном состоянии. Джоан Дидион в книге “Год магических мыслей” описала невозможность разорвать связь с умершими любимыми, их физически осязаемое присутствие рядом. Она — как и моя мама после папиной смерти — не могла отдать ботинки умершего мужа: ну как же, ему ведь будет не в чем ходить, если он вернется, — а он непременно вернется.

Постепенно острая боль отступила — или я просто научилась с ней жить. Боль ушла, а он остался со мной. Я обсуждала с ним новые и старые фильмы, задавала ему вопросы о работе, хвасталась своей карьерой, сплетничала про знакомых и незнакомых, рассказывала о своих путешествиях, воскрешала его в повторяющихся снах.

С ним я не долюбила, не договорила, не досмотрела, не разделила. После его ухода моя жизнь распалась на внешнюю и внутреннюю. Внешне у меня был счастливый брак, прекрасные дети, огромная квартира, замечательная работа, фантастическая карьера и даже маленький дом на берегу моря. Внутри — застывшая боль, засохшие слезы и бесконечный диалог с человеком, которого больше не было.

Я так свыклась с этой макабрической связью, с этой Хиросимой, моей любовью, с жизнью, в которой прошлое важнее настоящего, что почти не задумывалась о том, что жизнь может быть совсем другой. И что я снова могу быть живой. И — страшно подумать — счастливой.

А потом я влюбилась. Началось это как легкое увлечение. Ничего серьезного, просто чистая радость. Но странным образом это невесомое чувство, ни на что в моей душе не претендующее, вдруг открыло в ней какие-то шлюзы, откуда хлынуло то, что копилось годами. Хлынули слезы, неожиданно горячие. Хлынуло счастье, перемешанное с несчастьем. И во мне тихо, как мышь, заскреблась мысль: а вдруг он, мертвый, меня отпустит? Вдруг позволит жить настоящим?

Годами я говорила с ним. Теперь я стала писать ему письма. Заново, шаг за шагом, проживая нашу с ним жизнь, так крепко меня держащую.

Мы жили на улице Правды. Нашей с ним правды. В этих письмах нет никаких претензий на объективный портрет Добротворского. Это не биография, не мемуары, не документальное свидетельство. Это попытка литературы, где многое искажено памятью или создано воображением. Наверняка многие знали и любили Сережу совсем другим. Но это мой Сережа Добротворский — и моя правда.

Карина добротворская кто нибудь видел мою девчонку epub

Если вам понравилась книга, вы можете купить ее электронную версию на litres.ru

Театральный институт был тогда, как сказали бы сейчас, местом силы. Это были его последние золотые дни. Здесь еще преподавал Товстоногов, хотя жить ему оставалось недолго, несколько месяцев. Ты называл его смерть счастливой — он умер мгновенно (про смерть говорят “скоропостижно”, больше ведь ни про что так не говорят?), за рулем. Все машины поехали, когда включился зеленый свет, а его знаменитый “мерседес” не двинулся с места. Так умирает герой Олега Ефремова за рулем старой белой “волги” в фильме с невыносимым названием “Продлись, продлись, очарованье” — под тогдашний истерически-бодрый хит Валерия Леонтьева “Ну почему, почему, почему был светофор зеленый? А потому, потому, потому, что был он в жизнь влюбленный”.

Мы ходили на репетиции к Кацману. Его предыдущий курс был звездным курсом “Братьев Карамазовых” — Петя Семак, Лика Неволина, Максим Леонидов, Миша Морозов, Коля Павлов, Сережа Власов, Ира Селезнева. Кацман любил меня, часто останавливал на институтских лестницах, задавал вопросы, интересовался, чем я занимаюсь. Я болезненно стеснялась, что-то лепетала про темы своих курсовых. Вместе с Кацманом на Моховой преподавал Додин и именно тогда выпустил “Братьев и сестер”, на которых мы ходили по десять раз. Лучшие педагоги были еще живы — студентки-театроведки млели от лекций Барбоя или Чирвы, в аудиториях витали эротические флюиды. Студенты-актеры носились со своими невоплощенными талантами и неясным будущим (про самых ярких говорили: “Какая прекрасная фактура!”); студентки-художницы носили длинные юбки и самодельные бусы (ты называл эту манеру одеваться “магазином Ганг”); студенты-режиссеры вели беседы о Бруке и Арто в институтской столовой за стаканом сметаны. Так что и ленинградский театр, и ЛГИТМиК (он сменил столько названий, что я запуталась) были еще полны жизни и притягивали одаренных и страстных людей.

Тогда, на Фонтанке, когда я остановилась и обернулась, то увидела, что ты тоже обернулся. Через несколько лет все запоют: “Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я”. Мне показалось, что ты посмотрел на меня почти презрительно. При твоем маленьком росте — сверху вниз.

Ты потом говорил мне, что не помнишь этой встречи — и что вообще увидел меня совсем не там и не тогда.

26 марта 2013

Так обидно, что сегодня тебя не было рядом со мной. Я ходила на выставку “Дэвид Боуи” в лондонском музее Виктории и Альберта. Я о ней столько слышала и читала, что казалось, я там уже побывала. Но, оказавшись внутри, почувствовала, что сейчас потеряю сознание. Там было столько тебя, что я эту выставку проскочила почти по касательной, не в силах впустить в себя. Потом сидела где-то на подоконнике у внутреннего музейного дворика и старалась удержать слезы (увы, безуспешно).

И дело не в том, что ты всегда восхищался Боуи и сам был похож на Боуи. “Хрупкий мутант с кроличьими глазами” — так ты его однажды назвал. И не в том, что твои коллажи, рисунки, даже твой полупечатный почерк так напоминали его. И даже не в том, что для тебя, как и для него, так много значила экспрессионистская эстетика, так важны были Брехт и Берлин, который ты называл городом-призраком, исполненным пафоса, пошлости и трагизма. Дело в том, что жизнь Боуи была бесконечной попыткой превращения себя в персонаж, а жизни — в театр. Сбежать, спрятаться, изобрести себя заново, обмануть всех, закрыться маской.

Я нашла твою статью о Боуи двадцатилетней давности. “Кинематограф по определению был и остается искусством физической реальности, с которой Боуи долго и успешно боролся, синтезируя собственную плоть в некое художественное вещество”.

Помню, как ты любовался его разноцветными глазами. Называл его божественным андрогином. Как восхищался его персонажем — ледяной белокурой бестией — в умозрительном и статичном фильме Осимы “Счастливого Рождества, мистер Лоуренс”, который ты любил за нечеловеческую красоту двух главных героев. Как говорил, что вампирский поцелуй Боуи с Катрин Денев в “Голоде” — едва ли не самый прекрасный экранный поцелуй. Тогда меня всё это не слишком впечатляло, но теперь неожиданно ударило в самое сердце. И в той же твоей статье я читаю: “Кинематограф так и не уловил закон, по которому живет это вечно изменяющееся тело. Но кто знает, может быть, именно сейчас, когда виртуальная реальность окончательно потеснила физическую, мы все-таки узреем истинный лик того, кто не отбрасывает тени даже в ослепительном луче кинопроектора”.

Ну почему, почему у меня текут эти глупые слезы? Ты умер, он жив. Счастливо женат на роскошной Иман, остепенился, обрел вполне себе физическую реальность — и как-то живет со своим виртуальным мифом.

29 марта 2013

Сегодня так скучаю по тебе! Рылась в сети — вдруг найдется что-то, что я о тебе совсем не знаю? Разыскала письма Леньки Попова, блестящего театрального критика, одного из тех, кто называл тебя учителем. (Вот привычно написала “Ленька” и вспомнила, что Попов всегда страстно защищал букву “ё”. Так что — все-таки — Лёнька.) Он умер через два года после тебя — от лейкемии. Говорят, накануне смерти он просил театральную афишу — был уверен, что к концу недели сможет пойти в театр. Ему было тридцать три, меньше, чем тебе на момент твоей смерти. Он умер так нелепо, так рано. Почему? Он не убегал от себя (ты писал, что романтический герой всегда бежит от самого себя, а значит — по кругу), не осмыслял свой обожаемый театр как трагический медиум. Хотя что я о нем знала?

Лёнькины письма я тогда пропустила. Я столько лет после твоей смерти жила как сомнамбула — и так много всего мимо меня проскользнуло. В одном письме Лёнька пишет своему приятелю Мише Эпштейну, это 1986 год: “Мишка, ты видел этого человека?! Ну так что тут говорить? Говорить ли о том, какое счастье с ним работать, общаться с ним и вообще. Если он далеко не бездарный актер, гениальный организатор (это половина режиссерского успеха), великий педагог, непревзойденный рассказчик, собеседник и собутыльник, большой знаток современного искусства, философии, музыки — ну что там перечислять все его достоинства? После встречи с ним мы встречались с Трофименковым где-нибудь около полугода и не могли говорить ни о чем, кроме как о нем”.

Кажется, именно Лёнька, твой фанатичный студиец, затащил меня на премьеру пьесы Воннегута “С днем рождения, Ванда Джун!” в твоем театре-студии “На подоконнике”. А может быть, меня позвала Ануш, подруга первого года моей институтской жизни. По-армянски яркая Ануш носила смелые малиновые штаны из плащевки, которые я одалживала у нее в решающие моменты, и играла в “Ванде Джун” главную женскую роль. Ты потом не раз говорил мне, что режиссер должен быть влюблен в свою актрису, и, думаю, был немного влюблен в Ануш. Шла я на этот спектакль неохотно, ничего хорошего не ожидая. Я испытывала инстинктивное отторжение от всякой любительщины — от параллельного кино до подпольного театра. Меня миновал эйфорический этап группового единения, который, наверное, нужно пройти в молодости. Я ведь рассказывала тебе, что в детстве ревела от ужаса на демонстрациях, всегда боялась толпы и так и не полюбила большие компании. “Всякая стадность — прибежище неодаренности”, — цитировала я Пастернака. И до сих пор отовсюду сбегаю. То есть у меня даже получается веселиться, особенно если я выпью много шампанского, но быстро наступает момент, когда мне надо тихо исчезнуть.

Когда мы были вместе, ты всегда уходил со мной. А когда ты был без меня, ты оставался?

Твой спектакль “Ванда Джун” играли летом восемьдесят пятого года. Значит, мне было девятнадцать лет — как и Трофименкову, и Попову, и Ануш. А тебе — целых двадцать семь. Ну вот, а ты казался мне таким взрослым, несмотря на твой мальчишеский облик.

Мне выдали отпечатанную на ксероксе программку, из которой я узнала, что ты нарисовал ее сам. И что сам будешь играть одну из ролей — повешенного майора-нациста, явившегося с того света. А костюмы сделаны Катериной Добротворской — кажется, именно так я впервые узнала, что у тебя есть жена.

Жену мне показали — по-моему, она тоже появилась в спектакле в маленькой роли. Но на сцене я ее не запомнила. Меня поразило, какая она высокая — выше меня — и гораздо выше тебя. Смуглая, худая, с хрипловатым голосом, слегка восточным лицом и глазами без блеска.

Из того, что происходило на сцене, мне не понравилось ничего. Заумный текст, деревянная Ануш, еще какие-то люди, аляповато раскрашенные. Мне было неловко смотреть на сцену. Лёнька Попов в одном из писем писал, что процесс увлекал вас больше, чем результат. Мне теперь так стыдно, что я никогда не говорила с тобой об этой студии, об этом спектакле, отмахнулась от них, как от дилетантской ерунды. Ты, с твоим самолюбием, зная мое отношение, тоже об этом не вспоминал. Я вычеркнула целый — такой огромный — театральный кусок из твоей жизни. Считала его недостойным тебя? Ревновала к прошлому, где меня не было? Была равнодушна ко всему, что меня непосредственно не касалось? Или — как всегда — боялась любого подполья, чувствуя опасность, понимая, что мне там не место, что там ты ускользаешь от меня — и туда в конце концов и уйдешь? Я так хотела бы сейчас сесть с тобой на кухне над кружкой крутого черного чая (на твоей любимой кружке была эмблема Бэтмена) и всё-всё у тебя выспросить. Как вы нашли эту студию? Почему решили делать Воннегута? Почему выбрали такую нудную пьесу? И как это подвальное помещение отнимали, и как ты бегал сражаться за него по обкомам и пытался очаровать теток с халами на голове (я узнала об этом только из твоих коротких писем Лёньке Попову в армию). И правда ли, что ты был влюблен в Ануш? А отдал бы ты эту роль мне, если б я пришла вместе с ней в вашу студию “На подоконнике”? И как вы на этом подоконнике проводили дни и ночи? Все, конечно, смотрели на тебя восторженными глазами, открыв рот? А ты раздувался от гордости и был счастлив? Ничего никогда я так и не спросила, по-свински редактируя твою жизнь, которая в мою схему не укладывалась.

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

-Осторожно - пошлость!
Да. Но именно так я чувствую приближение новой любви. Исчезает ирония, пафос больше не страшит и самые глупые слова кажутся глубокими и осмысленными. Меняется оптика. Все проходит через преображающие волшебные фильтры. В твоем мире мне было легко-все, что ты говорил и делал, было талантливо и заряжено интеллектуальной энергией. Твой талант не требовал ни доказательств, ни понимания, он ощущался кожей. Но его мир! Его мир надо принять на веру. Принять безусловно, закрыв глаза на все несообразности, странности, вульгарности.

Впечатление: Книга попадалась мне несколько раз на глаза, но смущало меня всегда название и новая обложка (выпущенная к одноимённому фильму). Недели три назад мы с подругой ходили по книжному, рассматривали, что стоит на рекомендованных…

Год издания: 2019

Твердый переплет, 352 стр.

Возрастные ограничения: 16+

В книге "Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже" Карина Добротворская возвращается к событиям 90-х годов и рассказывает о своей любви к известному сценаристу и кинокритику, чья жизнь однажды трагически оборвалась.

Подробнее о книге

23 мая 2021 г. 08:19

2.5 Кака любоф?

Не мой, конечно, сорт героина. Мутотень ванильно-слезливая - а оторваться очень сложно. Я ощущала себя, будто у меня на даче есть только один канал, который нонстопом крутит мелодрамы, и больше ничего. Странная история, странная книга, не совсем я понимаю ее цель. Я знаю и сама использую такой прием, когда мучающие мысли можно излить на бумагу и избавиться от них. Но я совсем не понимаю, зачем такие дневники выпускать в виде книг. Свои мысли, свою душу, свое грязное белье вываливать на всеобщее обозрение. Сложно наскрести какие-то достоинства книги, чтобы ее похвалить. Петербург-Ленинград 90х с его улочками, полуподвальными квартирами на Ваське - и я была в таких квартирах. Много рассуждений о кино мимоходом и проходя. Все это - фон. А сама история Любви. Какая-то любовь…

13 июля 2021 г. 13:42

4 Буря

Карина и Серёжа Добротворские – красивая пара питерской богемы 90-х годов о которых я ничего не знала. И не узнала бы, если не предстоящая экранизация и всероссийские «утюги». Порой я удивляю саму себя, но многочисленные упоминания в этот раз не отвернули мой взгляд и, более того, книга была куплена. Прочитана в самые короткие сроки и…

И если вы бы знали как меня штормило во время чтения. Это был такой невероятный забег, я просто проглатывала письмо за письмом. Сначала совершено не понимая о чем речь, кто эти люди и так ли важны десятки имён и сотни мне неизвестных кинокартин. Потом все больше узнавала адресата писем с той стороны, которая была дорога и известна Карине. Это уникальные материалы, которые, к сожалению, истинным удовольствием будут для совершено маленькой аудитории.

8 марта 2021 г. 12:44

5 После любви

Она красива. Умна. Образована. Талантлива. Работоспособна. Феерически успешна. Рафинирована. Селфмейдвумен и бизнеследи. Двое детей - золотой стандарт: мальчик и девочка. Есть большая квартира с видом на Эйфелеву башню и дом у моря (еще небольшая в Питере, куда часто приезжает по работе, куплена, чтобы не останавливаться в гостиницах). Она занимает пост президента и редакционного директора издательской группы Conde Nast, курируя продвижение престижного глянца в России и Восточной Европе.

По ее книге недавно сняли кино с Аней Чиповской, которое я не пойду смотреть. Ну, во первых, потому, что стыдно - разворовывание львиной доли средств, отпущенных на съемки, в российском кинематографе стало настолько нормой, что никто уже не считает…

alt="ElenaSeredavina" width="100%" height="100%" />
ElenaSeredavina

20 февраля 2021 г. 19:45

Сразу извиняюсь. Но я не могу читать в отзывах на эту книгу слова типа: "ну мне не очень, не читайте, не о чем, так себе и тд" Люди, вы серьезно? Да это же жизнь! Чужая жизнь вывернутая перед вами на изнанку, - без художественного вымысла, без ванильных соплей и всего, что многие любят в беллетристике. Это жизнь, - жёсткая, суровая, с кучей пережитых уроков, с сумасшедшей любовью и всеми вытекающими. А представьте, вы рассказываете свою историю любви, свои лучшие и худшие моменты из жизни, свои воспоминания, которые были спрятаны под семью замками от посторонних глаз, а потом предали это гласности, в первую очередь для себя, чтобы наконец отпустить прошлое. А вам в ответ: "Ну такое себе, "приключение", н-е-о-ч-е-м" Неприятно было бы, да? Поэтому, уважайте чувства других людей и свои. Со…

alt="reader-4512727" width="100%" height="100%" />
reader-4512727 reader-4512727 написала рецензию

13 июля 2021 г. 12:21

5 ДЕВЧОНКА БОЛЬШЕ НЕ ВЕРНЁТСЯ

«Мне не нужна твоя правда.Мне нужна твоя вера!»

Эта книга-жизнь глазами женщины.Дневник в письмах,любимому человеку,которого не долюбила,которому не договорила важных слов,с которым не разделила личные моменты.Книга-прощание,ведь этого человека целых 17 лет нет в живых и нужно найти силы,чтобы наконец смириться и отпустить прошлое.

Очень личная история жизни известного кинокритика Сергея Добротворского и его юной жены Карины.Они считались самой красивой парой Петербурга 90-х годов.

В письмах Карины,нет романтики какую мы привыкли видеть.В них любовь без всяких «розовых соплей»,такая какая она есть на самом деле.Со своими ошибками,болью,сожалениями.

Но Боже,какая эта любовь!Такая всеобъемлющая,глубокая,чувственная,будто одна душа на двоих.Но вдвойне печальнее становится,когда понимаешь,что…

3 апреля 2021 г. 22:52

4 "Здесь кто-то был" когда-то.

Взявшись за одну современную, отмеченную филологами книгу, пыталась вникнуть, в чём фишка. Вникнуть не получалось. Интеллект спал, эмоции — тоже. Решила прерваться на денёк, одним только глазком взглянуть не на литературный шедевр, а на письма некой Карины Добротворской, купленные под влиянием LiveLib и сиюминутного порыва. Прочла всю книгу. За четыре дня. Заставляя себя останавливаться. «100 писем к Серёже» не совсем письма. Скорее воспоминания, разговор с человеком, которого уже нет. Такие вещи всегда личные. Если конечно они пишутся не в расчёте на то, что их прочтёт ещё тысяч пять человек. И все эти люди полезут в интернет искать фотографии и видеозаписи того, у кого ты просишь прощения. Будут на разные лады трепать его имя. Действительно ли он был так красив? А вот мы знаем, что…

alt="FNooraUmagalova" width="100%" height="100%" />
FNooraUmagalova FNooraUmagalova написала рецензию

17 мая 2021 г. 02:07

4 Теперь, когда тебя нет, я всегда ощущаю свое одиночество перед экраном.

Впервые читаю книгу в жанре эпистолярного романа, а все началось с фильма. Посмотрев его, еще долго не могла прийти в чувство, отбросить историю из своей головы, словно ненужную навязчивую мысль.Но нет, не судьба, решила почитать книгу, чтобы до конца добить себя.
Впервые в своей жизни слышу о такой личности как Карина Добротвоская, в силу своей неосведомленности миром моды, в частности, модных журналов. Но могу сказать одно: личность известная и довольно-таки закрытая, посему и роман вызвал такой резонанс в обществе.
В романе Карина полностью оголилась перед читателями, почему мы и будем глубоко сопереживать героине, и даже в те моменты, когда, казалось бы, сама автор намекает нам о неправильности содеянного, мы не испытываем отвращения, потому что находим в себе те некоторые темные…

alt="bulatanastasiya" width="100%" height="100%" />
bulatanastasiya bulatanastasiya написала рецензию

15 мая 2021 г. 06:56

5 Это чужая правда. Честная, искренняя и мучительная.

Я очень хотела эту книгу, я ей заболела. Обложка меня заворожила. Очень классное оформление от которого я кайфовала во время чтения. Очень редко сейчас в книгах настолько плотные листы. Порой даже хотелось проверить одна это страница или я несколько перевернула.

Я в восторге от эмоций, которые эта книга подарила. Это личная, очень искренняя, не вполне предназначенные для глаз читателя со стороны история. Интимная. Порой мне было стыдно и неловко читать, как-будто подглядываешь за героями, лезишь к ним в душу, читаешь чужой дневник, слушаешь чужую исповедь. ⠀ Иногда так хочется, чтобы тебя просто выслушали. Это я и сделала. Я не анализировала поступки героев, я просто выслушали их историю. Выслушала их правду. ⠀ Кариной можно только восхищаться. Не каждый может рассказать о своей жизни…

alt="MoyyaDevochka" width="100%" height="100%" />
MoyyaDevochka MoyyaDevochka написала рецензию

20 апреля 2021 г. 21:26

0.5 Не так я вас любил, как вы стонали.

Не так я вас любил, как вы стонали:)

Карина добротворская кто нибудь видел мою девчонку epub

Кадр из фильма Евгения Бауэра «Тысача вторая хитрость» (1915)

В 1960-х знаменитая балерина и звезда немого кино Вера Каралли, обращаясь из далекой Вены к московской знакомой, употребила выражение, которое мне очень понравилось: «Это письмо я писала в перчатках». Так вот, статью о книге «Кто-нибудь видел мою девчонку?» Карины Добротворской — президента и редакционного директора Brand Development Conde Nast, я пишу после маникюра.

Почему я начала читать эту книгу, состоящую из «100 писем к Сереже»? Потому что эти письма, адресованы Сергею Добротворскому, моему однокурснику: Ленинградский Институт Театра, Музыки и Кино, выпуск 1981 года. Это значит, что в письмах — история моего поколения, моей юности, — даже, если меня в юности автора книги и не было.

Мне кажется, что, пройдя, — по Данте, — «земной свой путь» до середины, человек все чаще оборачивается назад. Очень важно понять, где начало всех побед или поражений, которые привели тебя туда, где ты сейчас находишься. И, конечно, важно понять, что есть победа и что есть поражение (хотя Пастернак и предлагал не отличать «поражения от победы»). «Ах, — воскликну я, как одна из «трех сестер»: «Если бы знать, если бы знать…»

Карина Добротворская обернулась назад, и то, что она увидела, заставило ее, судя по книге, почти окаменеть на манер жены Лота, и написать, и издать «100 писем». Это книга — прекрасный кентавр или родной двуглавый орел: выбирайте кто что хочет, а мне захотелось как-нибудь покрасивее отразить раздвоенность текста. В чем же его раздвоенность?

Когда я читала, я несколько раз плакала от сочувствия, сострадания и от того, что вспомнила «о времени и о себе»: мой институт начала 1980-х, мои педагоги… Когда автор описывает голодные 1990-е, я уже в Москве, но пустые прилавки магазинов идут параллельно рельсам от Москвы до Ленинграда. Фон «100 писем» — узнаваемый, очень точно описан зорким, жестким, умным автором с неженским лицом, как у войны… Отступления (не лирические) — про кино или про то, как на письме нужно избегать прилагательных — почти родные. О, как я борюсь с комфортными словами: «замечательный», «прекрасный», «талантливый»; как же мне жаль выбрасывать их из своих текстов. Я понимаю автора, и восхищаюсь тем, что она в «100 письмах к Сереже» переводит горячку мысли в письменный текст мирным путем — и никаких следов кровавых битв в книге «Кто-нибудь видел мою девчонку?» мною не обнаружено. Да, ведь у меня с миром, описанным автором, много общего: и первые встречи с шедеврами мирового кино, о которых мы знали из рассказов наших педагогов, а они в свою очередь — из рассказов очевидцев или из текстов на чужих языках; и английский язык, с которым наш курс (и Сергей Добротворский, в том числе) не на жизнь, а на смерть сражался на уроках Марины Копьевой; и Америка, которую мы открывали со смешанными чувствами; и инфантилизм, с которым наше поколение — детей переходного российского времени, ни в какую не хотело расставаться; и некрореалисты, и фильмы о зомби и вампирах, о которых тайно мечтает каждый уважающий себя питерский киновед. Поймала себя на том, что все время употребляю условное «мы», хотя «мы» — никогда не существовало и не существует. Если сократить количество и перейти в единственное число: все события и даже уход от питерского мужа, описанный автором, — всё знакомое, проверенное на собственном опыте…

Книга заставила меня совершить «путешествие в обратно» — туда, где так «молоды мы были», где еще не были побеждены юношеские иллюзии, где «и больно и приятно», где никто не собирался умирать, и я благодарна автору за это разноцветное ностальгическое чувство. Однако, в какой-то момент наши пути разошлись, и я стала читать книгу, как совсем чужую исповедь. Вдруг, меня, читателя, охватило некоторое чувство неловкости: его испытываешь, когда собеседник хочет посвятить тебя в нечто очень личное, интимное, когда (процитирую Пушкина) «нож целебный» отсекает «страдавший член», но потом возникло новое чувство — любопытство, что скрывать: я занимаюсь кино, а одна из важнейших метафор кинематографа — замочная скважина. Здесь я должна остановиться и увести разговор в сторону от книги Карины Добротворской.

В немом фильме «1002-ая хитрость» Евгения Бауэра — одного из отцов российского кинематографа, есть кадр: замочная скважина, через которую старый муж подсматривает за молодой женой. Он видит ее спину и ее лицо, отраженные в зеркале. А это — вторая метафора кинематографа — зеркало. А вместе с ним — одно из первых киноизображений двойственной природы женщины. Конечно: и Дева Мария, и Мария Магдалина в одном лице.

Почему я об этом вспомнила? Книга Добротворской адресована бывшему мужу — одному из лучших кинокритиков поколения. Понимала ли я это, учась с ним на одном курсе? Честно скажу: «Нет». Более того, разные забавные истории, свидетелями которых часто оказываются однокурсники, не способствуют росту уважения между погодками. В 18 лет, с высоты, извините, своего роста, я не понимала, что рядом, в невысоком подвижном человеке растет талант, живущий «на последнем дыхании» . И, кроме того, питерский культ страдания, которым был болен наш курс, абсолютно чужд моему оптимистичному характеру и здоровому организму. Потом, спустя много лет, в Праге, я узнала от Петра Вайля о смерти Сергея. Потом прочитала собранную Любовью Аркус книгу «Кино на ощупь» — и только тогда поняла, как многого перед собой не видят глаза, которые смотрят в другую сторону.

Возвращаюсь к особенности книги. Исповедь… Я, к сожалению, не священник, чтобы ее принимать. Но так хочется дочитать. Дочитала. Двойственность «100 писем к Сереже», вызвала двойственность моей реакции. Снайперский текст рождает восторг и неловкость одновременно. Начала анализировать. Открыла книгу еще раз, попыталась понять, где впервые ощутила дискомфорт. Вспомнила, что зацепилась за историю с визитом Карины к Ивану Дыховичному от журнала «Сеанс». Я встречала И. В. Дыховичного в театре на Таганке в 1980-х, тогда же устраивала показ его курсовых работ и фильма «Испытатель» в Центральном Доме художника, т.е. имела представление о нем, и мне показалось, что здесь искренность впервые покинула автора. Далее были и другие непростые моменты, но, в конце-концов, ведь пристрастный читатель — тоже психоаналитик, которые ловит пациента, не правда ли?

Еще раз отвлекусь и вспомню две автобиографические книги, которые были написаны в нашей семье. Отец моего мужа — Смехов Борис Моисеевич — автор мемуаров «Кол нидрей». Я сама редактировала этот текст и уговорила родственного автора вести рассказ от первого лица (в начальном варианте действовал герой по фамилии Светлов). Мне казалось, что в этом был неправильный, нехудожественный обман. Вторая книга — Алики Смеховой, «А и Б сидели на трубе». Здесь другая проблема: Алика не могла писать от первого лица: это грозило стать риском для жизни, поэтому она решила сочинять историю, танцующую вокруг реальных событий. Алика поменяла не только имена, профессии, возраст героев, но и некоторые факты.

В жизни связанного со словом человека случаются моменты, когда текст — исповедальный или сочиненный — снимает личное напряжение. В таком случае процесс писания имеет терапевтическую ценность, он сродни психоаналитическому сеансу, во время которого или идет работа над поиском причин невроза, или решается задача: «мой любимый N., прошу тебя, отпусти меня, дай мне наконец свободу жить, дышать…»

Я отложила книгу «Кто-нибудь видел мою девчонку?», но она неожиданно раскрылась на странице «Благодарности». То были не только они, но и объяснения к тексту. Например, вот такое: «Второго героя книги тоже зовут Сережа, в то время как в реальности он — Саша. Но дело не в именах и даже не в характерах, а в силе моих чувств».

Эта фраза сняла с меня все напряжение двойственности: книга «Кто-нибудь видел мою девчонку?» — не бесстрашная исповедь и не тяжкий совершенный долг. Ведь и в самом названии — вопрос не автора, не Карины Добротворской, а адресата, того другого, навсегда оставшегося молодым человека. Это книга — чудесный роман о проблемах кризиса среднего возраста героини, очень похожей на автора, но автором не являющейся, это фантазия о женщине, которая всего добилась, получила все, что хотела, у которой есть все, кроме… любви. Автор поняла, что так бывает, и написала книгу о том, что могло бы быть, если бы текущая «невыносимая легкость бытия» сводилась только к ошибкам юности туманной. Прием — редуктивный анализ, как у Юнга. Результат? Текст. Прекрасный, трагический и двойственный, как русский герб.

Читайте также:

Карина добротворская кто нибудь видел мою девчонку epub

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Отзывы

Популярные книги

Десять негритят

Русская канарейка. Трилогия в одном томе

Назови меня своей

Essential Grammar in Use

Краткая история времени.

Пиши, сокращай

Новинки

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже Текст

МнениеЛюбовь до смерти и после: «100 писем к Сереже» Карины Добротворской

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже. Карина Добротворская - отзыв

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Оглавление

Карина добротворская кто нибудь видел мою девчонку epub

26 марта 2013

29 марта 2013

Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Подробнее о книге

2.5 Кака любоф?

4 Буря

5 После любви

5 ДЕВЧОНКА БОЛЬШЕ НЕ ВЕРНЁТСЯ

4 "Здесь кто-то был" когда-то.

4 Теперь, когда тебя нет, я всегда ощущаю свое одиночество перед экраном.

5 Это чужая правда. Честная, искренняя и мучительная.

0.5 Не так я вас любил, как вы стонали.

Карина добротворская кто нибудь видел мою девчонку epub