Грант матевосян мать едет женить сына

Добавил пользователь Дмитрий К.
Обновлено: 05.10.2024

Грант матевосян мать едет женить сына

Мать едет женить сына

Люди, пролетая над Цмакутом, из Москвы до Еревана добираются за каких-нибудь сто двадцать — сто двадцать пять минут, а чтобы добраться из Цмакута в Ереван, нужно ехать целый день и ещё целую ночь.

— Наше село, кум, далеко, далеко…

— Уж так ты говоришь, будто и не в Армении это…

— И не в Армении, и не на этой земле…

Там годами каждый божий день ястреб делает всё те же круги над селом и над курами, из-за холмов вдруг выпрыгивает град, чтобы побить поле и перепёлок, ветер срывает крыши с ульев, и ульи заполняются дождевой водой, и ребёнок, которого отправили за лошадью, растерянно стоит на этом краю оврага, а на другом краю встала мокрая лошадь, а сам овраг наполнился шумом жёлтого ливня, а большая скала возле оврага вот уж сто лет как дала трещину, но не рушится и ничего с нею не делается, и человек ломает голову, не знает — возле этой скалы построить себе дом или же возле Симонова дома, у опушки. И если не там и не там, то, может быть, это и есть наконец повод собрать несуществующие пожитки и перебраться в Ереван? У Симона-то дела вон как хорошо сложились, сын в Ереване живёт, ну а если жара в городе — Цмакут тебе готовая дача, приезжай и живи сколько хочешь. Агун таки добилась своего — всю жизнь нудила: в город, в город, в город. И вот уже двадцатипятилетний её сын не где-нибудь — в самом Ереване (а хотела ведь чего-нибудь вроде Манаца, о большем и не мечталось).

Парандзем она должна осталась тридцать яиц. В прошлый раз сын сказал: «Яйца по десять копеек штука, рынок — под носом, не привози больше». Не понимает, весь в дядьку пошёл, ничего не понимает и никогда хорошо жить не будет, деньгам счёта не знает, охапками получает и так же охапками по ветру пускает. Хорошо бы, жена такая попалась, чтоб хозяйничать умела, иначе пропадут.

— Серо, пятьсот яиц по десять копеек — сколько будет рублей?

— Раз не берёшь меня с собой, не скажу.

— Арифметику выучил? Ты что это там читаешь?

— Раз не берёшь с собой, не скажу.

— Запиши на какой-нибудь бумажке — отдать тридцать яиц Парандзем.

— Раз не берёшь с собой, не напишу.

— Ну-ка быстро. Поди погляди, пасётся лошадь или запуталась, быстро, тебе говорят!

По математике сын учился плохо. Экзамен на носу был, а он пошёл дрова рубить и ногу поранил. Не очень сильно поранил, но так как экзамен на носу был — заплакал жалобно: «Больно». Сирануш сказала: «Агуник, ты пострадавшая женщина, оценку ставлю, но без математики у сына твоего нет будущего, знай». Она, помнится, ответила: «Если в ванкеровскую сторону пошёл — не пропадёт, Сирануш-джан, а если в цмакутовцев — ничего не поможет, даже математика». Интересно, читает Сирануш его статьи? Вазген читает, и ему не нравится: «Если я сяду писать, у меня ещё лучше получится». Что ж ты не пишешь, спрашивается. И чернила в доме есть, и ручка, пиши, кто тебе мешает…

— Дорогой профессор Серо, записал — тридцать яиц Парандзем?

— Раз не берёшь меня с собой, я тебе не профессор.

— А я про что говорю? (Сто яиц да ещё пятьдесят — сколько же это будет, сто пятьдесят, что ли?)

— Говорю — ты пастух, Серо. — Когда сын в восьмом классе срезался по математике, Симон сказал: «Пастухам приличный трудодень идёт и деньги сверх того, давай, жена, отправим его пастушить. Пусть станет пастухом… Войны нет, воли — никакой, желания хорошо жить тоже не видно, ну а картошка, чтоб брюхо набить, всегда найдётся». — Быстро встань. Поищи старую, ненужную книжку, бумага кончилась.

Ребёнок встал перед книжным шкафом, поглядел, поглядел, похлопал глазами, потом пошёл за табуретом.

— Там нет ненужных книг, в другом месте посмотри.

— Раз не берёшь с собой, возьму и все яйца побью.

— Что ещё хорошего можешь сделать, ну-ка выкладывай!

— Раз не берёшь в Ереван…

Арташ всё хозяйство разграбил, разбазарил, а сыну ведь ничего, кроме ковра и постели не дал. А подушка — что это была за подушка? Как перья из гуся повыщипали, так в наволочку и побросали.

— Ну хорошо, взяла я Серо с собой, а дальше что? Корова пришла — телёнка нет. Отец с поля вернулся — в доме ни огня, ни воды, темно в доме… Отец голодный, голодный и пить хочет до смерти… Свиньи остались в лесу. Коршун кур унёс. Мурадовский зять проходил мимо, обломал ветки у нашей груши, куры яйца снесли, подобрать было некому — кошка сожрала… И вот мы из Еревана приехали и видим — не дом, а хлев — хорошо ли это.

Мать едет женить сына

— Наше село, кум, далеко, далеко…

— Уж так ты говоришь, будто и не в Армении это…

— И не в Армении, и не на этой земле…

Отзывы

Новинки

Татьяна сбежала из дома, от отца и от первой любви в поисках новой жизни и самой себя. Приключени.

Подсолнух

Татьяна сбежала из дома, от отца и от первой любви в поисках новой жизни и самой себя. Приключени.

Стать рыцарем Крису помешала свадьба. Собрав вещи, он отправляется домой - в королевский замок Ай.

Грант Матевосян. Сборник Деревья

Я хочу быть летописцем их судеб — тех, кто личность, но в общих сводках числится как человеческая единица, а в драмах великих трагиков представляет собой фон, у плохих же писателей называется — толпа.
Г. Матевосян

Эту книгу нельзя читать сразу, залпом. В мир, созданный в ней, надо вживаться постепенно, запоминая имена героев, их родственные отношения, вникая в их разговоры, воспоминания. И постепенно начинаешь жить одной жизнью с жителями Цмакута, села, созданного писателем, им населённого, но настолько подробно прописанного, что ощущение полной реальности всего, что предстает перед взором читателя, не покидает ни на минуту. Вдруг начинаешь понимать, что ты мог прожить жизнь и не знать, что в далекой от тебя Армении живут люди и непохожие, и похожие на твоих односельчан. Непохожие, как непохожи представители двух разных цивилизаций, развивавшихся каждая своим путем, и похожих, поскольку у всех земледельцев, скотоводов любой национальности схожие проблемы, взгляды на природу, отношение к ней.

С первых рассказов автор вводит читателя в Цмакут, небольшое горное село. Даже название первого рассказа динамично: «Мать едет женить сына». Так и весь этот рассказ соткан из разговоров, воспоминаний. Это похоже на магнитофонную запись мыслей старой женщины Агун, собирающейся в Ереван к сыну. Тут и вражда со свекровью, и обида на мужа, и воспоминания о нелегкой бабьей доле. И понимаешь, что и сама Агун была не мёд — с таким языком и нынче-то не сладко бы пришлось, а уж тогда. Без излишней сентиментальности рассказывается о судьбе этой женщины, хотя читая её собственные рассуждения, поначалу хочется пожалеть её, но тут же обнаруживается, что она сама, как теперь говорят «нарывалась». И всё-таки сыну своему читает Туманяна — откуда бы забитой женщине знать его — да тут его все знают, он как будто тут и живет — в Цмакуте.

И ещё рассказ женщины своему сыну о нём и его роде («Твой род»). И тут россыпь житейской мудрости: «человек не должен быть таким сладким, чтобы его живьём заглотили, и человек не должен быть таким горьким, чтобы его тут же хотелось выплюнуть», «смерть слепая бывает и видит только отмеченного своей печатью, как слепой камень катится, через голову одного перекатывается и бац — в другого».

И снова цмакутцы, да еще и овитовцы. Здесь интересны отношения двух сел, которые объединили в один колхоз, и Овит стал центром. Отношения подобного рода между русскими селами, похоже, еще не описаны в русской литературе, хотя тема эта стоит того. Если два села, соперничавших во всём на равных, объединили в одно образование, и старшим стало одно из них — это непросто переживается жителями подчинённого села. Так и Цмакут с Овитом — то друг перед другом выступали, а то — бац — и одно другому в подчинение. Непросто, ох непросто складываются потом их взаимоотношения. И это передаётся в повестях и рассказах. Пожалуй, и не перечислишь все линии этих произведений, настолько переполнены они подробностями быта и жизни селян.

Вот, например, Надя — русская невестка — просится с Тэваном в Ташкент, переводчицей («Ташкент»). Муж и его братья обсуждают и осуждают это желание. Ругань. И далее о ней: «В общем, лаялась на равных и даже больше. Она ни разу не сробела. в этом чужом, теперь уже родном селе, ни разу не подумала, интересно, что это обо мне говорят на этом чужом, теперь уже родном языке, потому что Младший Рыжий (муж) как дал ей воинскую клятву, как поклялся на всю жизнь быть верным, так и стоял рядом с ней». Русская женщина в иной среде, но в своей стихии. Атмосфера своеобразной жизни армянского села окутывает читателя и не скоро покидает его после прочтения книги.

Очень интересны в книге и рассказы иного рода — это рассказы «Буйволица», «Зеленая долина», «Начало». Способ изображения животного, так сказать, изнутри, не нов — традиция эта идёт ещё от «Холстомера». И Василий Белов в «Привычном деле», в эпизоде с коровой, использует этот же прием. У Матевосяна в «Буйволице» более широкая панорама жизни, чем в эпизоде у Белова. Здесь снова жизнь обыкновенных армян, попадающихся на пути буйволицы. Пол-Армении пробегает буйволица в поисках буйвола и везде её узнают — настолько одинока она в современном мире. И щемит сердце от понимания этого, и знаешь, что невозможно иначе, и тебя захватывает необычное путешествие буйволицы.

А вот рассказ «Зелёная долина» решён в несколько ином плане. Те же взаимоотношения животных даны уже в виде притчи о старой лошади и старом волке. Их поединок, закончившийся бегством волка и смертью старой лошади, защитившей жеребёнка, драматичен и суров. И когда в конце рассказа, в разговоре взрослого и ребёнка, тот хочет чтобы лошадь не умирала и чтобы волка поймали, взрослый доказывает, что нельзя рассказывать то, чего не было. Только правда имеет право на передачу её последующему поколению.

В рассказе «Начало», чем-то поначалу напоминающем «Никиту» Андрея Платонова, мир показан уже глазами мальчика, переживающего сложный период в своей жизни — взросление. Он и тяготится своей бедности, и ругает мать, и стесняется девочек, и в то же время наблюдает за ними, и хочет быть ближе к ним.

Неблагодарное дело пересказывать художественное произведение, ибо тогда в нём пропадает та самая художественность, которая и даёт ему право на бессмертие. Так и в рассказах и повестях Матевосяна. Мир, созданный им, надо изучать, погружаться в него, жить в нём и тогда начинаешь видеть вдруг то, на что и не обратил бы внимания, читая просто так. Да и читать-то «просто так» эти вещи невозможно.

Проза Матевосяна достаточно сложное явление, чтобы разобраться в ней бегло и одним махом. Цель этого этюда, или, скорее, маленькой рецензии, — попытка хотя бы частично сориентироваться в густонаселённом мире повестей и рассказов Матевосяна и привлечь внимание к этому миру тех, кто еще не знает о его существовании.

Одно несомненно — это мир, созданный большим художником слова, любящим свой народ, свою родину, свою историю. Хотите доказательств — читайте книгу.

Грант Матевосян: певец житейской мудрости

Сегодня исполняется 85 лет со Дня рождения известного армянского писателя Гранта Матевосяна (1935-2002). И давайте сегодня поразмышляем о философии , которая звучала в каждом его произведении и в каждом поступке любимого писателя. Или нет, давайте сегодня поразмышляем о секрете успеха Матевосяна. А философию- в другой раз разберем, она стоит, вес-таи, отдельного поста.

Самые известные произведения Гранта Матевосяна на сегодняшний день, безусловно, "Мы и наши горы" и "Мать едет женить сына". Оба были экранизированы, по мотивам второй повести снят фильм "Осеннее солнце". Можно сказать, два культовых произведения. В чем же секрет Матевосяна, почему читатель так искренне тянулся к его книгам, что черпал из них?

Правильное происхождение

В отличие почти от всех известных армянских писателей, Грант Матевосян был селянином . Родился в простой семье деревни Ахнидзор. Да-да, друзья, даже Ованес Туманян, которого в СССР упорно записывали в крестьяне на самом деле таковым не был, он был выходцем из благородного семейства, владевшего земельным уделом, по сути владевшим селом Дсех. Не был крестьянином и Хачатур Абовян, родившийся в Канакере. Смотрите, как забавно это выглядело: модный, напомаженный инспектор Абовян, говорит детям, что он такой же крестьянин, как они.

Другие писатели росли совсем в иных условиях. А он, Грант Матевосян, был настоящим крестьянином. Жизнь народа знал изнутри, психологию простого человека носил в себе. И мышление это сильно отличалось представлений о жизни, которые были у всех остальных. Это и стало главной особенностью Гранта Матевосяна.

В СССР за одно только крестьянское происхождение перед человеком распахивались двери в ВУЗы, открывался путь к должностям. Нужна была самая малость - выучиться и стараться. Трудолюбивые, основательные армянские крестьяне с легкостью делали карьеру в городе. А Грант Матевосян был еще и талантлив. Но в отличие от своих коллег и никогда не работавших в поле, он обладал вот этой простой житейской мудростью . Именно она, сдобренная высшим образованием, постоянной работой над собой и обеспечила успех, привлекла к нему искренний интерес читателя.

Выросшим на книжках городским детям очень не хватало той житейской простоты, естественности, которая была у Матевосяна. Именно поэтому его и читали запоем.

Кое-что, о чем я расскажу в другой раз

Именно Матевосяну принадлежит фраза, которую интеллигенты очень любят. а вот я с ней не согласна. Он говорил, что армянину не свойственно падать на дни и не свойственно хватать с неба звезды. То есть - опускаться слишком низко и подниматься слишком высоко. Как-нибудь разберу только одну эту фразу. Именно она сделала его героем в среде коренных ереванцев и потомственных жителей Карса и Эрзерума. да, обязательно поговорим об этом, а пока давайте просто вспомним наши любимые произведения.

Грант матевосян мать едет женить сына

— Наше село, кум, далеко, далеко…

— Уж так ты говоришь, будто и не в Армении это…

— И не в Армении, и не на этой земле…

— Серо, пятьсот яиц по десять копеек — сколько будет рублей?

— Раз не берёшь меня с собой, не скажу.

— Арифметику выучил? Ты что это там читаешь?

— Раз не берёшь с собой, не скажу.

— Запиши на какой-нибудь бумажке — отдать тридцать яиц Парандзем.

— Раз не берёшь с собой, не напишу.

— Ну-ка быстро. Поди погляди, пасётся лошадь или запуталась, быстро, тебе говорят!

— Дорогой профессор Серо, записал — тридцать яиц Парандзем?

— Раз не берёшь меня с собой, я тебе не профессор.

— А я про что говорю? (Сто яиц да ещё пятьдесят — сколько же это будет, сто пятьдесят, что ли?)

Ребёнок встал перед книжным шкафом, поглядел, поглядел, похлопал глазами, потом пошёл за табуретом.

— Там нет ненужных книг, в другом месте посмотри.

— Раз не берёшь с собой, возьму и все яйца побью.

— Что ещё хорошего можешь сделать, ну-ка выкладывай!

— Раз не берёшь в Ереван…

— В этом доме всё, что есть, твоё. И дом твой. А я и твой отец — твои рабы или слуги, называй как хочешь.

— Не нужно мне всё это.

— И брат твой так говорил. А теперь гляди, его Серо сколько всякой всячины брату посылает. И знаешь, почему посылает… заворачивай как следует… посылает… чтобы, когда придёт время в институт поступать, чтобы брат своего Серо в университет определил… Вот так, по одному заворачивай, клади сюда. (Интересно, как поведёт себя невестка, встречаются ведь такие шипящие змеи, говорят: «Моего мужа мать не рожала, он так готовый и родился, и он мой». Да, есть такая разновидность нерях — ты им всё неси, неси, тащи, а в доме у них всё пусто. Эх, была бы светловолосая, высокого роста, с тяжёлой длинной косой, родила бы им здоровых внуков…) На завтра обеда хватит, разогреешь себе, а послезавтра Назик придёт приготовит, следи, чтобы масла поменьше клала. Послезавтра, когда отец твой явится с работы, скажешь ему: «Слушай, отец, каждый день на государственной службе, другие своё сено давно убрали, наше сено в горах лежит, преет, а если завтра снег пойдёт, трудно ведь нам придётся, а. » Поди прибавь звука, хорошую песню передают. Всю жизнь мечтала, чтобы хоть один сын с голосом родился, песни мог петь, а вы все, как на подбор, без слуха родились.

— А брат разве не поёт хорошо?

— Брат. Умереть мне за твоего брата. Брат твой всё делает хорошо — и поёт, и пишет, и смеётся, и друзья у него все хорошие… Ох, спина… Вырастешь, пойдёшь в ветеринарный институт, станешь ветеринаром, верно, Серо-джан? А ты заворачивай и слушай, станешь ветеринаром, вернёшься в село. А в городе у тебя дом свой будет, и у брата твоего в селе дом, и я, ваша мать, сяду и хорошенько отдохну… А отец ваш для вас ульи будет ставить. А если вашей матери не станет, не забудьте прийти на могилу и сказать: «Вот, мать, мы стали тем, кем ты хотела нас видеть». Услышу? Записал ты или нет тридцать яиц Парандзем? Ох, чтоб не было покоя под землёй твоему деду Ишхану: мир полон всего, а ты, Агуник, из Симона человека сделай, из хлева — дом, из Арменака — Арменака… ты всё делай, делай, делай, а потом ни здоровья тебе не останется, ни охоты до радости. Другие пусть из одних палат в другие переходят, а мне на роду Цмакут был уготован, а в Цмакуте — Симон. Человек — цветок, каждую весну расцветать должен, как же… Придёшь, Серо-джан, на мою могилку, встанешь у изголовья: «Слушай, мать, у Арменака всё в порядке, и у меня всё хорошо, по тому пути пошли, по какому ты хотела».

— Завела своё, сейчас все яички перебью…

— Не плачь, ты не из этих, не симоновской породы…

— А сама что плачешь?

— Мне можно. Твой распрекрасный дядя Адам в январе выбросил меня за дверь: «Иди, ты не для этого дома»; твоя бабка Арус каждый день меня поедом ела, кровь из меня пила; твой дед Абел, чтоб ему на том свете неладно было, с поля возвращался: «Ты ещё здесь?» Утром просыпался: «Ты здесь ещё, бесстыжая, тебе всё нипочём!» — а твой распрекрасный отец стоял рядом разинув рот, раззява раззявой. Меня тогда не Агун звали, а арнаут 1 , — я помногу ела ихнего хлеба, которого не было. Сын твоего дяди, Грачик, был тогда ещё с напёрсток, его научили, он кричал мне вслед: «арнаут» — и камнями кидался. Вот как, Серо-джан. А моя тётка Манишак… сестра моего отца Манишак… Встань, сейчас же встань с места, расселся со своей толстой задницей! Все дела сделал и расселся! Лошадь там сейчас бог знает как запуталась, ну беги скорее, быстро, чтоб твоему деду Абелу на том свете пусто было, такой же бездельник был! Быстро, говорю.

— И очень хорошо делали, что так говорили.

— Ай да сын у меня, ай да сыночек, ну радость, ну утешение!

— А что ж ты меня ударила?

— Быстро беги посмотреть, как там лошадь, а не то встану и не так ещё всыплю.

— Смотри-ка, уже не арнаут, уже по имени величают — Агуник.

— Твоя бабка это, пускай кричит сколько влезет.

— Да говори же, что тебе?

— Твоя мать что делает?

— Скажи, собирается в Ереван, скажи в приготовлениях вся, занята очень.

— Собирается в Ереван, в приготовлениях…

— Скажи, занята очень, времени у неё нет.

— В Ереван собирается?

— Пусть выглянет на минуту.

— Скажи, времени нет, занята. Теперь нужна им стала. Теперь по имени величают, ишь ты! Беги посмотри лошадь! Приёмник выключи.

В городе что-то придумывают — радио день-деньской говорит и поёт, утюг целый день себе нагревается, во всех комнатах горит свет, и печь электрическая включена, а счётчик не крутится. Что-то такое придумывают, и всё это даром получается. Надо будет поднести Ерджо стаканчик хорошей водки — пускай и у нас сделает счётчик, как в городе. Союз журналистов — очень даже хорошее место, они квартиру быстро дадут. Ну, да на всю Армению один Союз журналистов, а инженеров и ветеринаров хоть пруд пруди, сколько хочешь. Молодец сын, что писательскую линию развил. «Вы, конечно, не бюрократ и понимаете, что так может быть только в сюите и не может быть в жизни, поскольку сюита сама по себе, а жизнь сама по себе», — ну и что тут особенного, кто так не может написать, сказал Вазген, потому что ничегошеньки не понял. «Сюита и бюрократ…» Ещё в школе сын хорошо усваивал трудные слова. Она у него научилась слову «общественный» и употребила его против Симона, поскольку Симон работает, работает, гнёт спину для кого ни попало, а плата — завтра, будущей осенью, через год, никогда. Все на свете должны Симону. Нет, и не по писательской — по партийной линии должен был пойти Арменак, чтобы все дрожали перед ним, чтобы уважали. Если бы Арзуманян знал, что это внук Ишхана, непременно помог бы, поддержал. Внук Ишхана, сын Агун. Да, товарищ Арзуманян, той самой Агуник, сироты, которой так и не пришлось учиться в школе, про которую твоя сестра Мариам сказала: «Хорошая девочка, Ишхан, скажи мачехе, пусть не мучает столько». Которую потом, недолго думая, быстренько взяли да и отправили в Цмакут замуж. По партийной должен был пойти линии, чтобы звонить из центра — как, мол, товарищи, моя мать там живёт-поживает, как?

Эта жизнь один раз нам даётся. На этой большой зелёной земле, под этим большим красным солнцем всякий цветок один раз цветёт-расцветает. И всё. Дальше — тьма и мгла. Бог, когда проклял человека, сказал: «Увидеть тебе и не достичь». Отцовские палаты и мужнин хлев — это и есть божье проклятье, и если бы вдобавок ко всему ты сделался свинопасом… о-о-о, пусть бы меня молния в тот же день убила!

…Она укладывала яблоки в корзину и наказывала сыну про себя — меньше курить, есть яблоки, когда пишет, по ночам не работать, высыпаться досыта, не мучить себя. Человек, если счастливо живёт, долго проживёт. Корзина была тяжёлая, в её ноздрях запрыгал знакомый запах отрубей. Она увидела жёлтый ток и полные тяжёлые мешки, и старая боль на секунду подняла голову и, как змея, зашипела, захолодила в животе… Она тогда сильно надорвалась. «Давай подсобим тебе, ну…» — смеясь подмигнул ей Коротышка Арташ… И, закрывая за собой дверь марана 2 , она подумала, что каждый человек живёт своей жизнью. И радость сына принадлежит только ему, а на её долю приходится боль в животе, война с Симоном, весной забота о картофеле, летом забота о коровах, осенью забота о зиме. А сын получает охапками и тратит охапками. Если невеста человеком окажется, Арменак и наш будет, и её, если же нет, считай, что ты не рожала сына, не растила его.

Из оврага вышла и засеменила за изгородью свекровь — чуть-чуть постанывает, чуть-чуть покряхтывает, но ходит легко, легко. И не восемьдесят ей будто — всё ещё шестьдесят. Пятнадцать лет назад старуха упала и вроде бы спину повредила. Пятнадцать лет назад она разогрела кирпич, приложила к спине и повязалась шалью. Так что это ещё старое покряхтыванье, старый кирпич. Вот так. Хорошие рано умирают, а плохие постанывают и не умирают. Когда она пришла невесткой в их дом, свекровь была такая же, и вот они почти сравнялись — сколько лет прошло, а свекровь всё та же, не меняется. Глаз у неё нехороший — ежели в селе кто на охоту собрался и по дороге встретится с нею, тихо, молча поворачивает обратно, или, скажем, бригада направилась на покос в горы и вдруг откуда ни возьмись — она, — с полдороги возвращаются, едут прямо в контору: «Сегодняшний трудодень отдадите старухе Абела». А как покойный дядя Асатур сердился. «Опять ты передо мной встряла, ведьма проклятая. »

— Милости просим, — усмехнулась Агун, — твоя палка не убила меня тогда, твой глаз меня не берёт. Заходи давай.

Уперев руки в бока, она подождала старуху, потом вспомнила, что должна презирать её. И, входя в дом, сдёрнула с ведра тряпку, чтобы старуха увидела каурму, и, стоя вот так посреди своего жилья, она вспомнила этот дом таким, каким он был в первую зиму раздела: неровные сырые стены пускали воду, печка нагревала только саму себя, в комнате холодина стоит, и в мокрых пелёнках барахтается ребёнок. Как она тогда закричала: «Ишхан!» — ох, что было, ветер загонял дым обратно, жена Мурада, Србуи, принесла старые мужские рубашки, а Симон в это время строил в селе клуб, он строил и шуточки отпускал — ещё и шуточки они шутят, ещё и острословят и смеются! Симон шутил, удачно так острил и был доволен собою. Ребёнок плакал без конца, надрывался, и она поняла наконец: в рубахах Србуи вошь водилась, ребёнок весь был в красных пятнах и горел в жару. Выхватив ребёнка из вшивых тряпок, она выскочила на улицу, побежала в контору и закричала по телефону: «Ишхан!» — и слова не произносились, потому что слёзы душили её и зоб впервые раздулся в горле, огромный, величиной с кулак. А Симон с топором в руках прислушивался к её словам и, заикаясь, говорил с крыши клуба: «Да ведь стыдно же… Послушай, стыдно, о чём это ты. » Всю эту ночь Симон с орущим ребёнком на руках топтался возле печки, а утром… Ах, умереть мне за Самвела, утром чуть свет пришёл, раскрасневшийся, с потным лицом, розовый весь… шестнадцатилетний, шестнадцать лет было Самвелу, двадцать метров бязи нёс под мышкой… Умереть мне за Самвела… Ах, Самвел, Самвел, хорошие рано умирают…

И мать сказала сыну — из Цмакута в Ереван: «Ешь, пей, трать деньги, кури, гуляй, девушек меняй, твою долю страданий я уже на себе вынесла».

Старуха поглядела — хлев был на месте, сарай стоял, где ему и надлежало стоять, ульи, четыре парных и один отдельно, стояли поодаль, поленница была сложена на славу, перила все покрашены голубой краской. «Помереть мне за Симоновы руки», — сказала старуха.

Но Агун была полна слёз и жалости к Самвелу и остальным братьям — несчастному Вардкесу и пьянице, буйному и беспомощному Воскану. Агун не захотела даже ответить, сказать старухе, что Симоновой доли в этом хозяйстве нету, всё это её нервы и её жизнь, нет, Агун только заплакать захотелось, заплакать, засмеяться и сказать: «Ах, бабка, вспомни лучше, тебе надо было пойти на сороковины брата, а пойти было не в чем, и ты надела платье Асатуровой Манишак, а та не давала, и ты прямо выдирала из рук у неё это платье, а, бабка? Вот они, твои сыновья, какие, и твой муж был таким же».

Ведро до краёв полно каурмы, в корзинах яблоки и груши, яйца по одному завёрнуты в бумагу, интересно, что под ними, — Агуник? — пять голов сыра, это что же она так много с собой берёт, а масла столько зачем? — Агуник, — куда это она везёт столько еды, сорок кило — это же за год корова столько даёт — Агуник?

— А-уник! Ну что, что тебе, бабка моя, — вздыхая и прощая, сказала Агун. — Да, матушка, — и объяснила, как маленьким детям объясняют: — Это масло для еды, у него работа мысли, он не дрова рубит, как твои сыновья, да, ему надо много есть, чтобы голова работала, чтобы у головы сила была. Пишет он, пишет, — повышая голос, сказала Агун и показала, как именно сын это делает. — Здесь, видишь, каурма, если будет опаздывать на работу — два куска кинул в рот — и пошёл. Это яйца, не очень дорогая вещь, пятьсот штук, в день по десять штук — на месяц хватит, потом с кем-нибудь ещё пошлём… Да, матушка, невеста — высокая, русоголовая, здоровая, инженер, любит меня — с ума сходит, говорит: «Или ты переезжай в город, или я буду в селе жить…» .

Все права на текст принадлежат автору: Грант Игнатьевич Матевосян.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.

Грант Матевосян - Мать едет женить сына

Грант Матевосян - Мать едет женить сына краткое содержание

Мать едет женить сына - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

«А теперь, Арус-джан, иди и всему селу расскажи, скажи — симоновская жена Агун с одним карпетом к мужу пришла, а для сына вон пианино покупает».

— И холодильник, — сказала Агун.

— Холодильник. Триста рублей новыми, кушанья туда кладёшь, и не портятся, какую хочешь еду храни. Летом им мацун буду посылать, масло, кур, что съедят, съедят, остальное в холодильник упрячут. Мой отец Ишхан после своей смерти сто тысяч на моё имя оставил в банке, а мой брат Валод тихонечко их присвоил. Хочу сказать, родитель такой должен быть, как мой отец Ишхан. Всё!

— Имущество твоё, и воля твоя. Если меня спросить — мне твоего мужа жалко. От мужа отрываешь — чужой девчонке отдаёшь.

Невестка такая должна быть, чтобы в доме сына что-нибудь да значил голос Агун. Чтоб говорили ей там — бабушка, чтоб говорили — мама. Чтобы невестка называла её мамой, а она бы отзывалась: «Да, доченька». Для невестки надо будет тяжёлое золотое кольцо купить.

— Арус, — пробормотала Агун. — Арус, я счастливая или несчастная?

— Будет болтать лишнее.

— Это нуль, Арус. Что касается имущества, вот тебе пример: волк за одну ночь тридцать пять мушеговских овец задрал, тридцать пять овец было у человека, теперь сидит с пустым загоном, и деньги — сегодня они есть, завтра их нет, мой сын Армен садится вечером с друзьями в ресторане поезда Тбилиси — Ереван, наутро оставляет часы, да и не он один, и уходит довольный. Я счастливая или нет?

— Твой сын Арменак, он твой сын. А вот в горле у тебя опухоль, и ты бы лучше об этом подумала. А твоя будущая невестка, которая и до этого хорошо жила, а теперь должна стать женой Арменака, она не только женою станет, она всего Арменака себе заберёт и тебе ничего не оставит. Тебе твой Симон останется. Это моё мнение, я лично так думаю. Я своим сыновьям дала здоровье, пару белья и каждому по постели. А у меня мой Фило есть, сегодня вдвоём двух кур съели. А что постель сыновьям дала, и то жалею. Жизнь, она во-он какая широкая, куда ни глянь — все хорошо живут. Лишь бы охота к смеху сохранялась. А счастливая ты или нет, тебе лучше про это знать, а про себя скажу — я довольна, что я Арус, а не Агун.

— Я несчастливая, Арус, моей мачехой была дарпасовская злыдня, мой отец был Ишхан, двадцать метров бязи прислал, да однажды горсть конфет ребёнку и тысячи посулил несуществующие, моей свекровью была абеловская Арус, а мой муж — Симон.

— Ну ладно, по радостному случаю едешь, нечего раскисать. Ты что же меня вызвала — чтобы слёзы при мне лить? А если меня послушать, ахчи, половины этих денег хватит, чтобы болезнь твою вылечить.

— Как повелось мне с самого начала быть несчастной, так пусть и идёт всё. Здоровье для радости нужно, а мне с самого начала в этом было отказано.

Арус прикусила язык, чтобы не сказать, но как тут не сказать, хоть и больная и нервная Агун женщина, но как не сказать, что её тётка Манишак ещё хуже свекровь была, чем бабка Арус, да в придачу, прости нас, господи, шлюха была: обдирала и Амбо, и Антоенца Степана одновременно, а недавно в доме у них нашли серебряный пояс Метаксэ, значит, и Авага тоже — троих сразу. А на невестку её действовало это? — нет.

— Радость от самого человека идёт, Агун-джан, если счастлив человек — не другими, собою счастлив, и в несчастье тоже нечего других винить.

— Мой ребёнок в хлеву родился.

— А я своих где рожала?

— Я из города сюда приехала, ты из Овита. Отцовские палаты — и мужнин хлев.

— Ну ладно, тебе счастливого пути, мой обед давно уже подгорел.

— Спасибо тебе, Арус-джан.

— Ты из города приехала, я из Овита — в Овите не люди живут. Так, что ли, получается?

— О чём говоришь? Люди в Ессентуки едут, в Одессу, за границу едут люди, а ты — Овит.

— Как будто бы в Ессентуках и за границей нет голоштанных дураков.

— Ахчи, шла бы себе, поздно уже.

— Люди, один раз откушав хлеба у твоей тётки Манишак, всю жизнь потом этот хлеб помнили. Солёный был очень. Твой язык, Агун, — твой враг.

— Что верно, то верно, а хлеб мой несолёный.

— Расставят в доме новую мебель и холодильник, а ковёр твой на полу будет валяться, и ребёнок будет писать на него, а ты придёшь — посмотрят на тебя, скажут: «Ты кто?»

— Верно, пропади пропадом мой язык, погибель моя.

— Ну да нечего расстраиваться, увидим ещё.

— Нет, ты права, Арус-джан, младший и сейчас уже говорит: «Хорошо делали, что на тебя «арнаут» кричали».

Невестка с сыном поссорятся, невестка, приглаживая волосы, выйдет из другой комнаты: «Мама, ноги моей больше не будет в этом доме, скажи этому бесстыднику…» И она, стоя возле книжного шкафа, крикнет сыну в ту комнату: «Эй ты, симоновское отродье, сейчас вышвырну тебя из дому, валодовский ошметок. »

Во времена Ованеса Туманяна грамотных было мало, немногие тогда писали, прославиться было нетрудно. Ованес Туманян, Ованес Туманян. Ованес Туманян был один из десяти грамотных, и теперь ему памятник стоит, и дом-музей есть… Ованес Туманян, вот пришёл бы ты в этот мир журналистом, пожил бы среди этого народа, увидели бы мы, какой ты Ованес Туманян. Теперь все читают, все пишут, а Вазгену, видишь, арменаковские статьи не нравятся, говорит: «Я лучше могу написать». Мог бы ты, Ованес Туманян, выделиться из тысячи так, чтобы и памятник тебе поставили, и люльку твою сохранили — «в этой колыбели маленького Ованеса качали»? Чует моё материнское сердце, Арменаку тоже поставят памятник. Его писательский талант из Ванкера идёт, через меня, я ванкеровская уроженка, мой отец Ишхан складно так говорил, а цмакутовская сторона — косноязычные все, брат Симона Адам пока скажет, что ему шапка нужна, три дня пройдёт. Три дня пройдёт, а он так и не может трёх слов вместе составить. Между прочим, Арташес Арзуманян тоже из Ванкера. «Мой язык — мой враг». Да благодаря языку-то моему и выделился мой сын. Что у меня было? Один язык, один жалкий муж и один карпет. Поди, поди, Арус-джан, всему Цмакуту расскажи, а через Цмакут — Овиту, городу Манацу и селу Ванкер, что дочь Ишхана Агун своему сыну Арменаку дарит на свадьбу тридцать тысяч рублей новыми и своё материнское благословение.

Памятник надо будет поставить в Ванкере. Но ещё один памятник стоит поставить на месте старого хлева: «Здесь Агун через великие трудности растила человека, равного Ованесу Туманяну и Арташесу Арзуманяну». «А мадам Софи ещё долгое время оставалась моложавой, зажигательной и привлекательной и многих ещё на своём веку сменила мужчин и так и не состарилась, так и не умерла — потому что у тех, кто умер, могила есть, а у неё нету. Наверное, она растворилась, просочилась всюду, и мир в некотором роде прософился». Ах, умереть мне за твой язык — «и мир в некотором роде прософился». «В некотором роде». «Растворилась». «Просочилась»…

Предлагаем вашему вниманию сборник избранных рассказов и повестей армянского писателя Гранта Матевосяна "Деревья" .

Содержание:

Мать едет женить сына (Жила земли), Твой род, Ташкент, Буйволица, Зеленая долина, Начало, Чужак, Тогда, зимою, Под ясным небом старые горы

Издательство: "Известия" (1983)

Формат: 84x108/32, 480 стр.

Другие книги автора:

Грант Матевосян

Грант Игнатьевич Матевосян

Грант Игна́тьевич Матевося́н (арм. Հրանտ Մաթեվոսյան ) (3 марта 1935, Туманян — 19 декабря 2002, Ереван) — армянский советский писатель, автор повестей, рассказов и киносценариев.

Содержание

Образование

— окончил историко-филологический факультет Армянского педагогического института. — Закончил Высшие сценарные курсы в Москве.

Повести и рассказы

Мы и наши горы

Август

Алхо

Месроп

Буйволица

Мать едет женить сына

Оранжевый табун

Ташкент

Твой род

Старики

Как ты, Армения?

Мецамор
Деревья
Наш бег
Нейтральная полоса

Фильмография

— Мы и наши горы — Часть бедняка — Этот зелёный, красный мир — Осеннее солнце — Арамаис Ерзинкян — Хозяин — Национальная армия (автор текста)

Другие данные

— премия журнала «Дружба народов». — Государственная премия Армении. — Государственная премия СССР. —2000 — депутат парламента Армении, председатель союза писателей.

Ссылки

См. также в других словарях:

деревья — мертвые (Горький); окоченелые (Арцыбашев); сумрачно странно безмолвные (Бальмонт); унылые (Чехов) Эпитеты литературной русской речи. М: Поставщик двора Его Величества товарищество Скоропечатни А. А. Левенсон . А. Л. Зеленецкий. 1913 … Словарь эпитетов

деревья — сущ., кол во синонимов: 2 • деревье (2) • спёнки (2) Словарь синонимов ASIS. В.Н. Тришин. 2013 … Словарь синонимов

деревья — (arbores), цветковые (преимущественно двудольные) и голосеменные растения с многолетними одревесневающими стеблями и корнями; жизненная форма растений. В отличие от кустарников, почти все одноствольные Д. ветвятся и образуют крону (за исключением … Сельское хозяйство. Большой энциклопедический словарь

Деревья — Если во сне Вы видите дерево в молодой листве – значит, все Ваши планы и мечты исполняются. Мертвые деревья символизируют грусть и потери. Взбираться во сне на дерево – означает быстрое продвижение по службе. Срубить во сне дерево или … Сонник Миллера

Матевосян Грант Игнатьевич — Мать едет женить сына

Мать едет женить сына краткое содержание

Мать едет женить сына - описание и краткое содержание, автор Матевосян Грант Игнатьевич, читать бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки Lib-King.Ru.

Мать едет женить сына - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Мать едет женить сына - читать книгу онлайн бесплатно, автор Матевосян Грант Игнатьевич

— Наше село, кум, далеко, далеко…

— Уж так ты говоришь, будто и не в Армении это…

— И не в Армении, и не на этой земле…

— Серо, пятьсот яиц по десять копеек — сколько будет рублей?

— Раз не берёшь меня с собой, не скажу.

— Арифметику выучил? Ты что это там читаешь?

— Раз не берёшь с собой, не скажу.

— Запиши на какой-нибудь бумажке — отдать тридцать яиц Парандзем.

— Раз не берёшь с собой, не напишу.

— Ну-ка быстро. Поди погляди, пасётся лошадь или запуталась, быстро, тебе говорят!

— Дорогой профессор Серо, записал — тридцать яиц Парандзем?

— Раз не берёшь меня с собой, я тебе не профессор.

— А я про что говорю? (Сто яиц да ещё пятьдесят — сколько же это будет, сто пятьдесят, что ли?)

Ребёнок встал перед книжным шкафом, поглядел, поглядел, похлопал глазами, потом пошёл за табуретом.

— Там нет ненужных книг, в другом месте посмотри.

— Раз не берёшь с собой, возьму и все яйца побью.

— Что ещё хорошего можешь сделать, ну-ка выкладывай!

— Раз не берёшь в Ереван…

— В этом доме всё, что есть, твоё. И дом твой. А я и твой отец — твои рабы или слуги, называй как хочешь.

— Не нужно мне всё это.

— А брат разве не поёт хорошо?

Читайте также:

Грант матевосян мать едет женить сына

Грант матевосян мать едет женить сына

Мать едет женить сына

Отзывы

Популярные книги

Мастер клинков. Клинок выкован

Хочу и буду: Принять себя, полюбить жизнь и стать счастливым

Десять негритят

Правило в 10 раз больше

451 градус по Фаренгейту

Бабий ветер

Новинки

Подсолнух

Грант Матевосян. Сборник Деревья

Грант Матевосян: певец житейской мудрости

Правильное происхождение

Кое-что, о чем я расскажу в другой раз

Грант матевосян мать едет женить сына

Грант Матевосян - Мать едет женить сына

Грант Матевосян - Мать едет женить сына краткое содержание

Мать едет женить сына - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Содержание:

Другие книги автора:

Грант Матевосян

Содержание

Образование

Повести и рассказы

Фильмография

Другие данные

Ссылки

См. также в других словарях:

Матевосян Грант Игнатьевич — Мать едет женить сына

Мать едет женить сына краткое содержание

Мать едет женить сына - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)