Помнит град на оке как звенели татарские стрелы
Обновлено: 05.07.2024
Историческое прошлое Коломны
Моя родная Коломна - старейший подмосковный город, многовековая история которого «сплошь соткана из удивительных событий и фактов, таинственных легенд и сказаний».
Есть свидетельства, что первые упоминания о Коломне встречаются в Лаврентьевской летописи (1177 г. ), где шла речь о пограничном пункте Рязанского княжества и торгово-ремесленный центре.
Град Коломна, стоящий на слиянии рек Москвы и Коломенки, основан (о чём свидетельствуют археологические раскопки) приблизительно в 1147 году. А спустя полтора столетия князь Московский Даниил — сын Александра Невского — присоединил Коломну к своим владениям, что и стало началом объединения русских земель вокруг Москвы.
Помнит град на Оке, как звенели татарские стрелы.
Помнит дикий галоп и предсмертное ржанье коней
Гордо память хранит о походах в иные пределы
Грозных русских царей и великих московских князей.
Ещё одна историческая личность, князь Иван I Калита, свидетельствует о Коломне как о наследственном московском владении: "Се дал есмь сыну своему большему Семену Можаеск, Коломну со всеми коломенскими волостьми: Городенку, Мезыню, Песочню"
Город растет, его украшают дома, церкви, монастыри. Укрепляются стены Кремля.
И коломенский кремль в роковые, лихие минуты
Был оплотом Москвы, погибал, но столицу спасал!
Почти до конца XV столетия Коломна постоянно в осаде: пожары, эпидемии, татарские нашествия
Знал часы торжества и годину смятенья и смуты,
Птицей Феникс мой город из пепла не раз восставал.
Строительство новых городских укреплений началось в 1525 году по повелению Великого князя Василия III. И через шесть лет уже было создано весьма внушительное сооружение – Коломенский Кремль, крепостная стена которого с 17 башнями «опоясала территорию» в 24 гектара и своей архитектурой напоминает Московский Кремль.
"Стены, выстроенные из больших камней и крепкого, чудесного кирпича, страшной высоты башни походят на башни Антиохии — или даже лучше и красивее их по постройке — удивительно крепки и непоколебимы, Несомненно, это постройка, доведенная до совершенства и достойная удивления зрителя".
До нашего времени сохранились целиком семь башен, каждый кирпичик которых свидетельствует и многовековой истории моего любимого города.
Давайте прогуляемся по древним улочкам Кремля
Строки улиц бегут, пологи,
Всех к кремлю выводя, к церквам;
Что завещано, люди, вам.
«Нынче в старую цитадель можно пройти несколькими путями. Например, через главный вход — Пятницкие ворота или по Кремлевской улице». А можно и мимо огромной Коломенской башни («Маринкиной», как называют её в Коломне).
Я вижу: к подножью года
Прильнули покорно, повинно
Никто не ответит, куда
Исчезла гордячка Марина,
Чьё имя навеки слилось
С тобою, Коломенской башней,
И песенно отозвалось
В ахматовских строках однажды
Башня как магнитом притягивает туристов. Еще бы! Ведь с ней связана такая интересная легенда!
Начиная с 1620-х годов коломенцы именовали ее "Маринкиной":
Чьи тайны хранишь от меня,
Ответь же, Маринкина башня,
Чьего ты коснулась огня,
Во что так глядишься бесстрашно?
И так уж получилось, что именно под этим презрительным именем - «Маринкина"- башня вошла в историю. А было всё так
1611 годРусская Смута. В Коломне объявляется польская авантюристка Марина Мнишек, супруга Лжедмитрия I, а затем и Лжедмитрия II и живёт здесь на правах царицы. "А была за нею Коломна вся, а чины у нее были царьския все: бояре и дворяне, и дети боярские, и стольники, чашники и ключники, и всякие дворовые люди. А писалася "царицей" ко всем бояром и воеводам". Прошло несколько месяцев, и случилось так, что Мнишек обманом впустила в город польско-казацкие полки.
Что же касается судьбы Марины Мнишек в результате всех этих исторических событий, то здесь «начинаются загадки»: есть информация, что Мнишек "умерла в Москве от болезни и от тоски по своей воле", то пишут, что ее «повесили или утопили». Но в Коломне бытует версия, будто бы «гордая полячка была заключена в той самой Круглой наугольной башне Коломенского кремля, где и скончалась ранней весной 1615 года». Коломенцы твердо верили, что Марина Мнишек была ведьмой и однажды ночью, «прочитав заклинание и превратившись в ворону или сороку, вылетела из бойницы».
И вот её мятущаяся душа в таком облике до сих пор летает над кремлем и «оглашает окрестности»: превратившись в птицу, кружит и кружит возле башни.
Может, именно так все и случилось. И этому есть кое-какие "подтверждения". «Так, сотрудники музея-заповедника "Коломенский кремль" утверждают, что воронье вьется лишь возле Маринкиной башни, а к другим не подлетает. По ночам в башне слышен еле уловимый стук женских каблучков, вспыхивают таинственные огоньки. И еще: надолго в одиночестве здесь оставаться нельзя: возникает ощущения чьего-то присутствия, легкого дыхания».
Все, кто вместе с нами входит в Кремль со стороны улицы Октябрьской революции, не могут пройти мимо бронзового Дмитрия Донского. Святой благоверный князь "приветствует" всех многочисленных гостей нашего города.
Сам он в кольчуге на белом коне рать объезжает на Девичьем поле.
Родина вся на ладони, зане это не просто простор, а раздолье!
По свидетельству историков, в жизни Дмитрия Ивановича Коломна занимала не последнее место: именно здесь в январе 1366 года в церкви Воскресения Словущего Великий князь Московский венчался с княжной Евдокией Суздальской.
Не оторвут от меня родники невысыхаемо-синего взгляда.
Место слиянья Москвы и Оки предполагает величие града.
В 1380 году по указу Дмитрия Донского в Коломне формируется объединенное войско для решающей битвы на Куликовом поле.
По той дороге, где Донской
Вел рать великую когда-то,
Где ветер помнит супостата,
Где месяц желтый и рогатый,-
Я шла как в глубине морской.
А в честь победы русского оружия строится Успенский кафедральный собор, а чуть позже недалеко от города закладывается Бобренев Богородице-Рождественский монастырь.
Город снежен. Не пьян, не ярок,
Ночь не пела окрест, не пила.
Вознесли мастера вместо чарок
Над Москвою-рекой купола.
Несколько лет назад, когда в древнем городе праздновались Всероссийские Дни славянской письменности и культуры, здесь появился еще памятник великим просветителям — святым равноапостольным Мефодию и Кириллу.
Также Коломна помнит и Сергия Радонежского, жившего в далеком XIV веке.
С выси птичьих перепутий
Не испорченная мутью,
Волны катятся торопко,
И ветра летят, туги,
А коломенские тропки
Помнят Сергия шаги
Сергей Радонежский немало сделал для создания единого государства. Известен он в русской истории и как духовный наставник великого князя московского Дмитрия Ивановича, названного за победу в Куликовской битве Донским. Именно преподобный Сергей благословил князя на битву, укрепил в нем дух и уверенность в победе.
Коломенцам эти события особенно близки, потому что Дмитрий Донской собирал свою рать именно у нас, в Коломне, и отсюда повел её на поле Куликово.
И ещё вот чем близок нам Сергий Радонежский. Задумав возвести под Коломной новый монастырь, Дмитрий Донской просил Сергия Радонежского найти ему место и благословить строительство. Первый храм будущего монастыря строил ученик Сергия иеромонах Григорий. В монастыре этом ещё в середине XIX веке как святыня хранился игуменский – чёрного дуба с серебром – посох Сергия Радонежского.
А вдали, восстав из тлена,
Осенив былой пустырь,
Виден древний монастырь
Существует у коломенцев и предание о том, как, идя высоким окским берегом, Сергий встретил женщин, несущих с реки ведра на коромыслах. Крутая тропинка вела к селу, тяжело было подниматься с полными ведрами. Пожалел игумен женщин, стукнул посохом оземь – и забил источник чистой воды.
Здесь велик и бесконечен
Благодатный, светлый миг,-
Память Родины - извечный,
Не скудеющий родник.
Он и до сих пор бьет на береговой круче, над ним добрые люди построили деревянную часовенку. А город продвинулся дальше в поле
Наш город, меж Рязанью и Москвою,
И невелик, а в день не обойдешь.
Весеннею и зимнею порою –
Всегда он одинаково хорош.
Помнит град на оке как звенели татарские стрелы
РАССВЕТ НАД МОРЕМ
Одиноко над морем стою.
Постоял.
И в часу предрассветном,
Как ни странно,
Припомнил деревню свою,
И родимым повеяло ветром.
Кипарисы ушли в облака.
Улетели.
Истаяли где-то.
И туманно возникла река
И над нею — полоска рассвета.
Зашуршала в оврагах ольха,
Потянулся дымок над деревней.
Золотым гребешком петуха
Солнце выглянуло из-за деревьев.
И над сонью дымящей реки,
В заревом и безбрежном просторе
Потянулись в поля мужики,
Что ни разу не видели моря.
А быть может, и видели,
Но.
Это было в войну.
Это было давно.
Вот идут они молча,
Махоркой дымят.
Щуря очи,
О чем-то толкуют.
Никому не перечат,
Никого не бранят
И о море, представьте себе,
Не тоскуют.
А тоскуют они иногда,
С одинокою старостью споря,
О сынах, что ушли в города —
Будто канули в синее море.
Волны моря безбрежно тихи.
Солнце всходит,
И звездочки тают.
Но по-прежнему входит в стихи
Шум листвы,
Что сейчас опадает
С пожелтевшей смоленской ольхи.
Как давно не сидел я
За чистым листом.
Мимо жизни глядел,
Все спешил, все летел
И откладывал все на потом.
Все потом да потом.
Только грозди рябины
Закатно горят.
И уже не случайно
Печален твой взгляд.
Я не жил краснобаем.
Тихоней не жил.
Я о Родине
Честные песни сложил.
Я о птицах слагал,
Я слагал о цветах.
Имя только твое
Я носил на устах.
И бывало, бывало,
Жалею о том,
Что немало
Откладывал я на потом.
Тридцать весен и зим —
Серебром на висках.
Первый снег за окном —
На деревьях, на крышах.
Мне не важно,
Что будет потом.
А пока
Я люблю.
Я люблю тебя, слышишь?
Я живу в ожидании слова,
Что приходит само по себе,
Потому что я снова и снова
С этим словом
Являюсь к тебе.
И мое появление свято,
И ясна этих слов чистота,
Потому что бывает крылатой
Только с ними
Твоя красота.
И когда я бываю бессилен,
И слова, что приходят — не те,
Ухожу я бродить по России,
Поклоняясь
Ее красоте.
Но в безмолвном, слепом поклоненье
Я тобою, как прежде, живу,
И в душе отмечаю волненье,
И высокое слово зову.
И приходит оно
На рассвете
Там, где молча встают зеленя,
Где уздечкою звякает ветер
Над разметанной гривой коня.
Там, где песни земли не забыты,
Там, где песни, как детство, чисты,
Где устало
Вздыхают ракиты
Под костром заревой высоты.
М. В. Исаковскому
Осеннею, раздумчивой порою
Опять ко мне плывет издалека
В тиши полей,
Окрашенных зарею,
Звучание смоленского рожка.
В нем свет печали и земли тоска.
Переливай бесхитростные звуки,
Звучи, рожок, на родине моей,
Чтоб знали наши сыновья и внуки
Тревогу улетевших журавлей
И опустевших до весны полей.
Но голос твой
Под стать осенним краскам,
Под стать березам,
Плачущим в ночи.
Ну, что ж, и грусть по-своему
прекрасна,
Играй, что хочешь,
Только не молчи.
Учи любить, но и грустить учи.
У грусти есть особые слова,
Особая мелодия и звуки.
Вы видели,
Как падает листва,
Как к журавлям в предчувствии
Разлуки
Березы
Обнаженно тянут руки?
Вы слышали, как шепчется река
С плывущими над нею облаками?
Все это стало музыкой рожка,
Пронизанной осенними ветрами
И почему-то
Позабытой нами.
Звучи, рожок Смоленщины моей,
Пленяй своей свободною игрою.
Храни прощальный поклик журавлей
До встречи с ними
Вешнею порою
И верь,
Что та пора не за горою.
Когда она придет путем своим,
Не смей печалью беспокоить душу,
Звени скворцом или ручьем лесным,
Я сына позову
Тебя послушать,
Чтоб не был он к природе равнодушен.
Он должен верить
В правоту реки,
Раскованной и бешено летящей,
Он должен знать,
Что живы родники,
Что жизнь пришла в безжизненные
чащи,
Что будущее наше — в настоящем.
Все впереди у наших сыновей:
И грусть, и радость,
И печаль, и горе.
Звучит рожок Смоленщины моей
В осеннем вечереющем просторе.
И звуку грусти зябкий ветер вторит.
У мельницы заброшенной,
Познав земной предел,
В галошах,
Редко ношенных,
Мой дедушка сидел.
Глядел, как солнце пАрило,
Как ястреба парят.
Он знал,
Что птицы парами
Гнездовья мастерят.
Что тростники качаются
От щучьего пера,
Что нынче
Не кончается,
Что было с ним вчера.
Он чуял цвет орешника,
Ольховую пыльцу.
И блики солнца вешнего
Скользили по лицу.
Над столь знакомой греблею
В сиянии лучей
Шумели ивы древние
Гнездовьями грачей.
Заброшенная мельница.
На водосбросе — мох.
А мне никак не верится,
Что дедушка
Оглох,
Что к мельнице заброшенной
Тропинка чуть жива,
Что в пыль седую
Прошлое
Истерли жернова.
Глядят,
Как небо осенью,
Туманные глаза
На солнечное озеро,
На дальние леса.
Блестят галоши новые
На худеньких ногах,
И дудочка вишневая
Покоится в руках.
В ней слышалось
Звучание
Давно забытых слов,
В ней слышалось
Ворчание
Потертых жерновов,
Скрип колеса веселого
И пение скворца,
Крик журавлей над селами
Без края и конца.
Над молодостью Родины,
Дожившей до тепла,
Пером,
С высот уроненным,
Мелодия текла.
Я потрясен был мужеством
Глухого старика,
Творца великой музыки,
Спокойной, как река.
— Мне жить осталось чуточку
И время помирать.
Держи, — сказал он, — дудочку,
Научишься играть.
Он умер поздним вечером
Спокойно и легко.
Ушел на встречу с вечностью
Далеко, далеко.
Прошли года.
Метелицы,
Метели отмели.
Заброшенную мельницу
По бревнам разнесли.
Под стаей пролетающей
Болотная вода.
На ивах умирающих
Грачи не вьют гнезда.
Но мне весною чудятся,
Когда растет трава,
Негромкие и чуткие
Далекие слова:
— Ты не молчи, не надобно,
Молчанье ни к чему.
Пускай искрится радуга
В отеческом дому.
Ты на вишневой дудочке,
Пожалуйста, сыграй
Про селезня,
Про уточку,
Про тот грачиный грай,
Про ту пыльцу ольховую,
Про иву, что цвела,
Про дедушку —
Бетховена
Из нашего села.
В молчанье неуверенном
Мне горько сознавать,
Что дудочка
Потеряна
И некому сыграть.
Моим ровесникам,
зверски расстрелянным фашистами
Лишь глаза закрою.
В русском поле —
Под Смоленском, Псковом
и Орлом —
Факелы отчаянья и боли
Полыхают неземным теплом.
Пар идет от стонущих деревьев.
Облака обожжены вдали.
Огненным снопом
Моя деревня
Медленно уходит от земли.
От земли,
Где в неземном тумане
На кроваво-пепельных снегах,
Словно в бронзе,
Замерли славяне.
Дети.
Дети плачут на руках.
Жарко.
Жарко.
Нестерпимо жарко,
Как в бреду или в кошмарном сне.
Жарко.
Шерсть дымится на овчарках.
Жадно псы хватают пастью снег.
Плачут дети.
Женщины рыдают.
Лишь молчат угрюмо старики
И на снег неслышно оседают,
Крупные раскинув кулаки.
Сквозь огонь нечеловечьей злобы
Чуждой песни слышится мотив.
Оседают снежные сугробы,
Человечью тяжесть ощутив.
Вот и все.
И мир загробный тесен.
Там уже не плачут,
Не кричат.
Пули,
Как напев забытых песен,
До сих пор в моих ушах звучат.
До сих пор черны мои деревья.
И хотя прошло немало лет,
Нет моих ровесников в деревне.
Нет ровесниц.
И деревни нет.
В Мюнхене иль в Гамбурге
Нацисты
Носят, как при Гитлере, кресты.
Говорят о будущих сраженьях
И давно
Не прячут от людей
На крестах пожаров отраженье,
Кровь невинных женщин и детей.
Для убийц все так же солнце
светит,
Так же речка в тростниках
шуршит.
У детей убийц
Родятся дети.
Ну, а детям — мир принадлежит.
Мир — с его тропинками лесными,
С тишиной и песней соловья,
С облаками белыми, сквозными,
С синью незабудок у ручья.
Им принадлежат огни заката
С ветерком, что мирно
прошуршал.
Так моим ровесникам
Когда-то
Этот самый мир принадлежал.
Им принадлежали океаны
Луговых и перелесных трав.
Спят они в могилах безымянных,
Мир цветов и радуг не познав.
Сколько их,
Убитых по программе
Ненависти к Родине моей —
Девочек,
Не ставших матерями,
Не родивших миру сыновей.
Пепелища поросли лесами.
Под Смоленском, Псковом
и Орлом
Мальчики,
Не ставшие отцами,
Четверть века спят могильным
сном.
Их могилы редко кто укажет.
Потому-то сердцу тяжело.
Никакая перепись не скажет,
Сколько русских нынче
быть могло.
Лишь глаза закрою.
В зимнем поле — Под Смоленском, Псковом
и Орлом —
Факелы отчаянья и боли
Полыхают неземным теплом.
Тает снег в печальном редколесье.
И хотя леса мои молчат,
Пули,
Как напев забытых песен,
До сих пор в моих ушах звучат.
Иван Сусанин
Стихотворение Кондратия Рылеева
На этой странице читайти стихи «Иван Сусанин» русского поэта Кондратия Рылеева, написанные в 1822 году.
В исходе 1612 года юный Михаил Феодорович Романов, последняя отрасль Руриковой династии, скрывался в Костромской области. В то время Москву занимали поляки: сии пришельцы хотели утвердить на российском престоле царевича Владислава, сына короля их Сигизмунда III. Один отряд проникнул в костромские пределы и искал захватить Михаила. Вблизи от его убежища враги схватили Ивана Сусанина, жителя села Домнина, и требовали, чтобы он тайно провел их к жилищу будущего венценосца России. Как верный сын отечества, Сусанин захотел лучше погибнуть, нежели предательством спасти жизнь. Он повел поляков в противную сторону и известил Михаила об опасности: бывшие с ним успели увезти его. Раздраженные поляки убили Сусанина. По восшествии на престол Михаила Феодоровича (в 1613) потомству Сусанина дана была жалованная грамота на участок земли при селе Домнине; ее подтверждали и последующие государи.
«Куда ты ведешь нас. не видно ни зги!— Сусанину с сердцем вскричали враги: — Мы вязнем и тонем в сугробинах снега; Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега. Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути; Но тем Михаила тебе не спасти! Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует, Но смерти от ляхов ваш царь не минует. Веди ж нас,— так будет тебе за труды; Иль бойся: не долго у нас до беды! Заставил всю ночь нас пробиться с метелью. Но что там чернеет в долине за елью?» «Деревня!— сарматам в ответ мужичок: — Вот гумна, заборы, а вот и мосток. За мною! в ворота!— избушечка эта Во всякое время для гостя нагрета. Войдите — не бойтесь!» — «Ну, то-то, москаль. Какая же, братцы, чертовская даль! Такой я проклятой не видывал ночи, Слепились от снегу соколии очи. Жупан мой — хоть выжми, нет нитки сухой!— Вошед, проворчал так сармат молодой.— Вина нам, хозяин! мы смокли, иззябли! Скорей. не заставь нас приняться за сабли!» Вот скатерть простая на стол постлана; Поставлено пиво и кружка вина, И русская каша и щи пред гостями, И хлеб перед каждым большими ломтями. В окончины ветер, бушуя, стучит; Уныло и с треском лучина горит. Давно уж за полночь. Сном крепким объяты, Лежат беззаботно по лавкам сарматы. Все в дымной избушке вкушают покой; Один, настороже, Сусанин седой Вполголоса молит в углу у иконы Царю молодому святой обороны. Вдруг кто-то к воротам подъехал верхом. Сусанин поднялся и в двери тайком. «Ты ль это, родимый. А я за тобою! «Куда ты уходишь ненастной порою? За полночь. а ветер еще не затих; Наводишь тоску лишь на сердце родных!» «Приводит сам бог тебя к этому дому, Мой сын, поспешай же к царю молодому, Скажи Михаилу, чтоб скрылся скорей, Что гордые ляхи, по злобе своей, Его потаенно убить замышляют И новой бедою Москве угрожают! Скажи, что Сусанин спасает царя, Любовью к отчизне и вере горя. Скажи, что спасенье в одном лишь побеге И что уж убийцы со мной на ночлеге». — «Но что ты затеял? подумай, родной! Убьют тебя ляхи. Что будет со мной? И с юной сестрою и с матерью хилой?» — «Творец защитит вас святой своей силой. Не даст он погибнуть, родимые, вам: Покров и помощник он всем сиротам. Прощай же, о сын мой, нам дорого время; И помни: я гибну за русское племя!» Рыдая, на лошадь Сусанин младой Вскочил и помчался свистящей стрелой. Луна между тем совершила полкруга; Свист ветра умолкнул, утихнула вьюга. На небе восточном зарделась заря, Проснулись сарматы — злодеи царя. «Сусанин!— вскричали,— что молишься богу? Теперь уж не время — пора нам в дорогу!» Оставив деревню шумящей толпой, В лес темный вступают окольной тропой. Сусанин ведет их. Вот утро настало, И солнце сквозь ветви в лесу засияло: То скроется быстро, то ярко блеснет, То тускло засветит, то вновь пропадет. Стоят не шелохнясь и дуб и береза, Лишь снег под ногами скрипит от мороза, Лишь временно ворон, вспорхнув, прошумит, И дятел дуплистую иву долбит. Друг з а другом и дут в молчаньи сарматы; Всё дале и дале седой их вожатый. Уж солнце высоко сияет с небес — Всё глуше и диче становится лес! И вдруг пропадает тропинка пред ними: И сосны и ели, ветвями густыми Склонившись угрюмо до самой земли, Дебристую стену из сучьев сплели. Вотще настороже тревожное ухо: Всё в том захолустье и мертво и глухо. «Куда ты завел нас?» — лях старый вскричал. «Туда, куда нужно!— Сусанин сказал.— Убейте! замучьте!— моя здесь могила! Но знайте и рвитесь: я спас Михаила! Предателя, мнили, во мне вы нашли: Их нет и не будет на Русской земли! В ней каждый отчизну с младенчества любит И душу изменой свою не погубит». «Злодей!— закричали враги, закипев,— Умрешь под мечами!» — «Не страшен ваш гнев! Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело, И радостно гибнет за правое дело! Ни казни, ни смерти и я не боюсь: Не дрогнув, умру за царя и за Русь!» «Умри же!— сарматы герою вскричали, И сабли над старцем, свистя, засверкали!— Погибни, предатель! Конец твой настал!» И твердый Сусанин весь в язвах упал! Снег чистый чистейшая кровь обагрила: Она для России спасла Михаила!
На поле Куликовом
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь - стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной -
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы - ночной и зарубежной -
Я не боюсь.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь.
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль.
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль.
И нет конца! Мелькают версты, кручи.
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь.
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
7 июня 1908
Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:
Не вернуться, не взглянуть назад.
За Непрядвой лебеди кричали,
И опять, опять они кричат.
На пути - горючий белый камень.
За рекой - поганая орда.
Светлый стяг над нашими полками
Не взыграет больше никогда.
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: "Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мертвым лечь!"
Я - не первый воин, не последний,
Долго будет родина больна.
Помяни ж за раннею обедней
Мила друга, светлая жена!
8 июня 1908
В ночь, когда Мамай залег с ордою
Степи и мосты,
В темном поле были мы с Тобою,-
Разве знала Ты?
Перед Доном темным и зловещим,
Средь ночных полей,
Слышал я Твой голос сердцем вещим
В криках лебедей.
С полун о чи тучей возносилась
Княжеская рать,
И вдали, вдали о стремя билась,
Голосила мать.
И, чертя круги, ночные птицы
Реяли вдали.
А над Русью тихие зарницы
Князя стерегли.
Орлий клёкот над татарским станом
Угрожал бедой,
А Непрядва убралась туманом,
Что княжна фатой.
И с туманом над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
И когда, наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
14 июня 1908
Опять с вековою тоскою
Пригнулись к земле ковыли.
Опять за туманной рекою
Ты кличешь меня издал и .
Умчались, пропали без вести
Степных кобылиц табуны,
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,
Не знаю, что делать с собою,
Куда мне лететь за тобой!
Я слушаю рокоты сечи
И трубные крики татар,
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.
Объятый тоскою могучей,
Я рыщу на белом коне.
Встречаются вольные тучи
Во мглистой ночной вышине.
Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем.
"Явись, мое дивное диво!
Быть светлым меня научи!"
Вздымается конская грива.
За ветром взывают мечи.
31 июля 1908
И мглою бед неотразимых
Грядущий день заволокло.
Вл. Соловьев
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.
За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.
Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
Над вражьим станом, как бывало,
И плеск и трубы лебедей.
Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал.- Молись!
23 декабря 1908
Помнит град на оке как звенели татарские стрелы
ВОТ НА ПУТИ СЕЛО БОЛЬШОЕ
Музыка Петра Булахова
Слова Н. Анордиста
Вот на пути село большое,
Туда ямщик мой поглядел,
Его забилось ретивое,
И потихоньку он запел.
"Твоя краса меня сгубила,
Теперь мне белый свет постыл.
Зачем, зачем приворожила,
Коль я душе твоей не мил!
По мне лошадушки сгрустятся,
Расставшись, бедные, со мной.
Они уж больше не помчатся
Вдоль по дороге столбовой.
Недолго песней удалою,
Недолго тешить седока.
Уж скоро, скоро под землею
Зароют тело ямщика".
Такун Ф. И. Славянский базар. – М.: «Современная музыка», 2005 - без указания авторов песни
Переработка стихотворения Н. Анордиста (Николая Радостина) "Тройка" (см. ниже). Фрагменты исходного стихотворения вошли также в тексты других популярных народных песен: "Тройка мчится, тройка скачет" , "Вот мчится тройка почтовая" .
Николай Радостин - "первый собиратель" стихов о тройке - популярного жанра в русской поэзии XIX века, открытого "Тройкой" Федора Глинки <1825>. Собранные стихи Радостин издал в "Альманахе на 1840 год".
Петр Петрович Булахов (1822-1885), композитор, родился в семье известного московского оперного певца. К концу жизни оказался парализован, имущество и многие рукописи погибли при пожаре. Последние годы провел в имении Кусково приютившего его графа Шереметева. Романсы писал также его брат Павел Петрович Булахов, оперный тенор.
Вот на пути село большое…
Вот на пути село большое,
Туда ямщик мой поглядел;
Его забилось ретивое,
И потихоньку он запел:
«Твоя краса меня сгубила,
Теперь мне божий свет постыл,
Зачем, зачем, обворожила,
Коль я душе твоей не мил?
Не долго песней удалою,
Не долго тешить седока,
Уж скоро, скоро под землею
Зароют тело ямщика;
По мне лошадушки взгрустнутся,
Расставшись, бедные, со мной:
Они уж больше не помчатся
Вдоль по дорожке столбовой,
И ты, девица молодая,
Быть может, тяжело вздохнешь,
Кладбище часто посещая,
К моей могилке подойдешь.
В тоске, кручинушке сердечной,
Лицо к сырой земле склоня,
Промолвишь мне: «В разлуке вечной
С тобой красавица твоя».
В глазах тут слезы показались,
Но их бедняк не утирал:
Пока до места не домчались,
Он волю полную им дал.
Русские песни. Сост. проф. Ив. Н. Розанов. М., Гослитиздат, 1952. - без указания автора музыки
ОРИГИНАЛЬНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Гремит звонок, и тройка мчится,
За нею пыль, виясь столбом;
Вечерний звон помалу длится,
Безмолвье мертвое кругом!
Вот на пути село большое, -
Туда ямщик мой поглядел;
Его забилось ретивое,
И потихоньку он запел:
«Твоя краса меня прельстила,
Теперь мне целый свет постыл;
Зачем, зачем, приворожила,
Коль я душе твоей не мил!
Кажись, мне песнью удалою
Недолго тешить ездока,
Быть может скоро под землею
Сокроют тело ямщика!
По мне лошадушки сгрустятся,
Расставшись, борзые со мной,
Они уж больше не помчатся
Вдоль по дорожке столбовой!
И ты, девица молодая,
Быть может, тяжко воздохнешь;
Кладбище часто посещая,
К моей могилке подойдешь?
В тоске, в кручинушке сердечной,
Лицо к сырой земле склоня,
Промолвишь мне: «В разлуке вечной –
С тобой красавица твоя!»
В глазах тут слезы показались,
Но их бедняк не отирал:
Пока до места не домчались,
Он волю полную им дал.
Уж, говорят, его не стало,
Девица бедная в тоске;
Она безвременно увяла,
Грустя по бедном ямщике!
"Альманах на 1840 г." Н. Анордиста
Русские песни и романсы / Вступ. статья и сост. В. Гусева. - М.: Худож. лит., 1989. - (Классики и современники. Поэтич. б-ка)
Огромный тополь серебристый *
Огромный тополь серебристый
Склонял над домом свой шатёр,
Стеной шиповника душистой
Встречал въезжающего двор.
Он был амбаром с острой крышей
От ветров северных укрыт,
И можно было ясно слышать,
Какая тишина царит.
Навстречу тройке запыленной
Старуха вышла на крыльцо,
От солнца заслонив лицо
(Раздался листьев шелест сонный),
Бастыльник покачнув крылом,
Коляска подкатилась к дому.
И сразу стало все знакомо,
Как будто длилось много лет, —
И белый дом, и в мезонине
Венецианское окно,
Свет стекол — красный, желтый, синий,
Как будто так и быть должно.
Ключом старинным дом открыли
(Ребенка внес туда старик),
И тишины не возмутили
Собачий лай и детский крик.
Они умолкли — слышно стало
Жужжанье мухи на окне,
И муха биться перестала,
И лишь по голубой стене
Бросает солнце листьев тени,
Да ветер клонит за окном
Столетние кусты сирени,
В которых тонет старый дом.
Да звук какой-то заглушенный —
Звук той же самой тишины,
Иль звон церковный, отдаленный,
Иль гул (неконченной) весны,
И потянулись вслед за звуком
(Который новый мир принес)
Отец и мать, и дочка с внуком,
И ласковый дворовый пес.
И дверь звенящая балкона
Открылась в липы и сирень,
И в синий купол небосклона,
И в лень окрестных деревень.
И по холмам, и по ложбинам,
Меж полосами светлой ржи
Бегут, сбегаются к овинам
Темно-зеленые межи.
Белеет церковь над рекою,
За ней опять — леса, поля.
И всей весенней красотою
Сияет русская земля.
Блоковский валун – камень, перевезенный к восстановленной усадьбе
из оврага у деревни Осинки Станиславом Лесневским осенью 1969 г.
накануне 90-летия со дня рождения поэта. Вес камня около 12 тонн.
Им отметили место, где когда-то находилась усадьба.
Взойдите те, кто юн,
на блоковский валун,
но там не балаганьте.
Отдав предтечам дань,
в себя вдохните даль
и частью дали станьте…
(Из стих-я Евгения Евтушенко)
И, действительно, с камня открываются неоглядные синие русские
дали, которые так любил Блок и которые он воспел в своих стихах.
ПОМОГИТЕ, ДАМ 40 БАЛЛОВ 1- знаки препинания 2-основа 3-скобки в слож. предл. 4-выделить границы оборота ,подчеркнуть 5-если оборот не обосновлен то надо объяснить по трем пунктам. в предложениях: 1) Ночевала тучка золотая на груди утёса-великана утром в путь она умчалась рано по лазури весело играя.
2) Туманы клубясь и извиваясь сползали по морщинам соседних скал.
3) Держа кувшин над головой
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней
Смеясь неловкости своей.
4) Измучив доброго коня на брачный пир к закату дня спешил жених нетерпеливый.
5) Вдруг она побежала мимо меня напевая что-то другое и прищёлкивая пальцами вбежала к старухе. (М. Лермонтов)
6) Кучер мой слез молча и не торопясь.
7) Подъехав к господскому дому он увидел белое платье мелькавшее между деревьями сада.
8) Собаки залаяли но узнав Антона умолкли и замахали косматыми хвостами. (А. Пушкин)
9) Ученик отвечал на вопросы откровенно и не смущаясь.
10) И день и ночь по снеговой пустыне спешу к вам голову сломя.
1) [Ночевала тучка золотая на груди утёса-великана], [утром в путь она умчалась рано, //по лазури весело играя//].
2) Туманы, //клубясь и извиваясь//, сползали по морщинам соседних скал.
3) //Держа кувшин над головой//, грузинка узкою тропой сходила к берегу. Порой она скользила меж камней, //смеясь неловкости своей//.
4) //Измучив доброго коня//, на брачный пир к закату дня спешил жених нетерпеливый.
5) Вдруг она побежала мимо меня, //напевая что-то другое//, и, // прищёлкивая пальцами//, вбежала к старухе.
6) Кучер мой слез //молча и не торопясь//. Не обособляется - здесь теряется глагольный признак добавочного действия, появляется значение наречия =медленно
7) //Подъехав к господскому дому//, он увидел белое платье, //мелькавшее между деревьями сада//.
8) Собаки залаяли, но, //узнав Антона//, умолкли и замахали косматыми хвостами.
9) Ученик отвечал на вопросы откровенно и не смущаясь. Не обособляется - здесь ДО стоит после другого обстоятельства, выраженного наречием (откровенно), и соединяется с ним сочинительным союзом -и-.
10) И день и ночь по снеговой пустыне спешу к вам голову сломя. Не обособляется - здесь фразеологический оборот.
200 панфиловцев Ивана Грозного: забытая битва с татарами за Сенькин брод
" В такое время надо старому юность вспомнить, а удалым мужество испытать. Пойдем туда, прославим жизнь свою, испытаем храбрецов своих. И реку Дон кровью наполним. За землю Русскую, за Веру христианскую". (Задонщина)
5 августа 1572
Утренний туман накрыл Оку, казалось, очередной день Сенькиного брода. Но взвился в небо сигнальный костер казацкой заставы на восточном берегу! Тревожные выстрелы подняли Сторожевой полк. Хватая доспехи и оружие, защитники Сенькиного брода бежали на баррикады к реке.
Восточный берег покрылся конной лавой Ногайской Орды. Кяфиров предупредили в последний момент. Форсировать Оку быстро, пока русский заслон в сумятице. На открытой воде дети степей уязвимы, а московские пушки смертельны.
Восточный берег
Повинуясь приказу Теребердея понеслись с берега на Сенькин брод тяжелые конные тройки с храбрыми багатурами. Ногайские кони в стеганых доспехах волокли бревна, за ними шли лучшие лучники и пищальники Тайбуга-Юрта.
Разбрасывая Оку в стороны, татарская колонна прошла половину реки, когда ожила московская засека вспышками ружей. А затем включились в дело русские тюфяки.
«По тройкам . БЕЙ!!" – раздалась команда угличского воеводы Петра Шелеста. Обе пушки грохнули, выплевывая рой рубленых гвоздей. Загудел воздух, острое железо воткнулось в коней и людей!
Колонна жахнула татарским ответом. Стрелы вперемешку с пулями накрыли московскую баррикаду, рухнули первые стрельцы. Теряя коней и багатуров, вставая и падая, натыкаясь на колья, ногаи упрямо шли к русскому берегу.
Оку накрыл свист стрел и пуль, ружейный дым и пушечный грохот. Сторожевой полк на баррикаде уже весь, прижать огнём мусульман! Не дать подойти нехристям, русских неполная тысяча, а татар все 20 тысяч!
Западный берег
Первые ногаи у западного берега и десятки рук кидают на берег дымящие кизяки. Белый смрад кизяков сливается в сплошную завесу. Из дыма вылетает первая сотня ногаев, но московские стрельцы ружейным залпом валят всех!
Новые сотни бегут по телам, русские тюфяки успели перезарядиться и в пушечный залп в упор проделал дыру в атакующих рядах. Но ногайская конница набирает ход, прыгают татары с коней. На телеги, на плетни. На колья и русские головы. Не удалось остановить мусульман в Оке!
Выстрелы смолкли, в рукопашную рубится Сторожевой полк. Стрельцы отбросили пищали, схватили бердыши и сбивают наседающих ногаев. Казаки сошлись с татарами в сабельном бою и стоят намертво.
Замолкли пушки, пушкари взялись за топоры. Безнаказанно теперь тысячи багатуров вливаются с Сенькиного брода на западный берег. Давят ногаи по самому центру, утонули в черной лаве холопы и ополченцы Каширы и Коломны. Как стояли рядом, так и ушли.
«УРААА!!»» - слышится дружный рёв! Звеня броней две сотни боярской конницы с князем Иваном Шуйским врезаются в татарские ряды! Свистят чеканы и булавы детей боярских. Давят бояре конями татар и не выдерживают они, бегут обратно к реке!
К Христу
Передышка. Иван Шуйский оглядывает разбитую засеку. Пушки поломаны, половина людей лежит. Пехоте от конных не убежать. Уж как смог Сенькин брод. Гонец скачет к Воротынскому, а нам пора к Христу.
Спешились бояре, заняли места павших. Встретила окская засека новую ногайскую атаку залпами пищалей и стрел. Вновь окутал Оку горький пороховой дым и в глубине катались по земле русские и татарские тени. В окружении бояр рубился князь Шуйский, пока кистенем не оглушило его.
На следующий день коня с контуженым князем нашел в лесу соседний дозор. А кровь Сенькиного брода тихонько забрала журчащая Ока. Безмолвно стало на речных берегах, как будто и не было ничего.
Вся Сахиб-Гиреева рать: битва на Оке
В 1541 году крымский «царь» Сахиб-Гирей пошёл войной на Московское царство, где на троне восседал юный Иван IV. В середине лета к берегу Оки подступило огромное татарское войско, серьёзно превосходящее своего противника в числе. Здесь, у реки, должна была разразиться нешуточная буря. Что же помешало Сахиб-Гирею осуществить свой план и почему он вернулся из похода ни с чем?
Гроза надвигается
5 июля 1541 года, если верить Семёну Бельскому, Сахиб-Гирей выступил на север. Примерно в середине июля его полки были замечены русскими сторожами. 21 июля весть о появлении татар от стоявшего под Зарайском воеводы князя С. И. Микулинского достигла столицы. 25 июля в Москву прискакал станичный голова Гаврила Толмач. Он сообщил, «что посылал его князь Петр Иванович Кашин к Святым горам, и они до тех урочищ еще не дошли, а наехали верх-Донца Северского люди многие Крымьскые и гоняли за ними день цел, а идут тихо; и тою приметою чаяти, царь идет».
Для возглавлявшего правительство боярина Ивана Бельского стало очевидно, что приближается «момент истины» и большая татарская рать движется к русской «украйне». Памятуя о том успехе, которого достиг Мухаммед-Гирей в 1521 году, в Москве более чем ответственно отнеслись к тревожным известиям, поступившим с юга. Оборонительный рубеж по «берегу» должен был стать главным — именно здесь нужно было любой ценой остановить неприятеля. По этой причине Иван Бельский, посовещавшись с боярами, от имени великого князя отложил экспедицию на Казань. И. В. Шуйскому во Владимире было приказано изготовиться к выступлению на помощь «береговой» рати, а бывшему казанскому «царю» Шах-Али, что находился на Мещере, и воеводе Ф. И. Шуйскому в Костроме — спешно идти во Владимир. В районе Костромы ещё в конце зимы были собраны крупные силы. Согласно разрядным записям, рать, собранная в начале весны 1541 года под Костромой, насчитывала до 3500 ратных людей. Вместе с полками И. В. Шуйского (до 4,5 тысячи) и мещерской ратью (порядка 2–3 тысяч) это составляло около 10–11 тысяч ратных людей, что позволяло достичь численного равенства с татарами.
Сахиб-Гирей подступил к Зарайску.
Миниатюра из Лицевого свода
Штормовое предупреждение
Допрошенные с пристрастием пленники показали, что «царь пришел с сыном, и со многими людьми Крымскыми и с Турскими и с Нагаискими, и князь Семен Бельскои, и многие люди прибыльные, и с велиим нарядом пушечным и пищалным, а хочет реку прелести с великою похвалою и со многою гордостию Московские места повоевати». Хан действительно не собирался ограничиться простым захватом ясыря — ему нужен был «царский» приз, Москва, а нажива в случае, если бы ему удалось повторить успех своего старшего брата, всё равно никуда бы не делась.
На спешно собравшемся заседании Боярской думы, где присутствовал и митрополит Иоасаф, после долгих споров было принято решение малолетнему великому князю (Ивану в ту пору шёл 11-й год) и его брату остаться в Москве. Город же переводился на осадное положение.
Москва готовится к осаде.
Миниатюра из Лицевого свода
Опыт «крымского смерча», когда столица была застигнута врасплох и не была готова к обороне от внезапно появившихся под её стенами татар, был усвоен, и правительство И. Ф. Бельского не собиралось повторять ошибки прошлого. Одновременно на помощь Д. Ф. Бельскому с тыловой позиции на Пахре выступил «полк» татарского «царевича» Шах-Али и князя Ю. М. Булгакова, а на их место был срочно выслан из Москвы остаток двора великого князя под началом сразу трёх воевод. На «берег» же был послан великокняжеский дьяк И. Ф. Курицын с посланием к воеводам и детям боярским. Это послание от имени великого князя бояр и митрополита призывало ратных людей, чтобы те:
«за православное христианьство крепко пострадали, а розни межь ими не было, послужили бы великому князю все заодин, поберегли бы того накрепко, чтобы царю берега не дати, чтобы, дал Бог, царь за реку не перелез: «а перелезем царь за реку, и вы бы за святые церкви и за крестианьство крепко пострадали, с царем дело делали, сколко вам Бог поможет, а яз не токмо вас рад жаловати, но и детей ваших; а которого вас Бог возмет, и аз того велю в книги животныя написати, а жены и дети жаловати…».
Войско встретило послание единодушно: «Ради есмя государю служити и за крестианьство головы свои класти, и готовы есмя, въоружены, хотим с Татары смертную чашу пити». Ободрённый таким единомыслием, Д. Ф. Бельский начал «разряжати полки»: воеводам были разосланы приказы срочно сниматься с мест и идти под Коломну, в район заброшенного старинного города Ростиславля. Здесь ожидалась попытка противника форсировать Оку — не только потому, что тут был один из немногих бродов через реку, но ещё и потому, что князю Семёну Бельскому были известны эти места. В 1529 году он был воеводой на берегу и возглавлял заставу, выставленную на броде близ устья Осетра, а неподалёку от этого места и находился брод у Ростиславля. Так что появление татар здесь было вполне ожидаемо.
Битва. Начало
30 вёрст, что отделяли Зарайск от Ростиславля, татары без особого труда могли преодолеть менее чем за день, и неудивительно, что ранним утром (в «третьем часу дни», т. е. в 9-м часу утра) в субботу 30 июля передовые части татарского войска вышли на берег Оки. Но здесь их уже ожидали конные сотни Передового полка под началом воевод князей И. И. Турунтая-Пронского и В. Ф. Охлябинина. Однако крымский «царь» вовсе не пал духом. Обозрев с высокого прибрежного холма, на котором была устроена ханская ставка, расположение неприятельских сил, «царь» поначалу остался доволен: казалось, его план застать русских врасплох и разбить их по частям сбывался. Противостоявшая ему утром 30 июля русская рать отнюдь не выглядела многочисленной, не было видно ни русской пехоты, ни артиллерии.
Выход Сахиб-Гирея к Оке.
Миниатюра из Лицевого свода
Их прибытие ненадолго остановило татарское наступление, а спустя некоторое время на берегу объявился с частью Большого полка воевода князь М. И. Кубенский, потом другая часть полка во главе с князем И. М. Шуйским и, наконец, главные силы с самим Д. Ф. Бельским (и, надо полагать, с государевым двором). Поскольку Кубенский в прежних походах отвечал не только за наряд, но и за гуляй-город, то вполне вероятно, что вместе с воеводой на берег Оки прибыли и гуляй-город, и наряд. Таким образом, постепенно на северном берегу Оки собралось до 8–10 тысяч русских ратных людей, сбить которых быстро и без серьёзных потерь уже не представлялось возможным.
Перестрелка между русскими воинами и татарами.
Миниатюра из Лицевого свода
В перестрелке через реку прошёл день, и к вечеру 30 июля на высоком левом берегу Оки собрались против татарского войска уже практически все полки Д. Ф. Бельского (летописи не называют в числе прибывших только Сторожевой полк воевод князей Ю. И. Темкина Ростовского и В. В. Чулка-Ушатого). Ожидался подход с Угры полка князя Р. И. Одоевского и И. П. Фёдорова-Челяднина (ещё около 2–2,5 тысячи всадников). В ночь на 31 июля «пришол великого князя болшой наряд, и повелеша воеводы пропущати пушки болшие и пищали к утру готовити…». Тогда же, судя по всему, к месту дневного сражения прибыла и рязанская рать во главе с воеводой М. А. Трубецким «со товарищи» (около 2000 ратников).
Загадка промедления хана
Но почему хан не бросил в бой все свои силы, а медлил? Почему он упустил момент, пока «берег» занимали немногочисленные русские силы, которые можно было опрокинуть одним решительным натиском? Сахиб-Гирей был храбрым и решительным воином, и такое промедление было на него непохоже. Русские летописи и разрядные книги молчат о причинах. Ответ на этот вопрос даёт придворный ханский летописец Реммаль-ходжа. По его словам, во всём был виноват ногайский «князь» Бакы-бек. Внук Менгли-Гирея и племянник Сахиб-Гирея, известный своим неукротимым характером, храбростью и честолюбием, этот ногайский аристократ был знатнейшим «князем» мангытов, одного из влиятельнейших и сильнейших ногайских кланов. Сахиб-Гирей в своей борьбе с племянником Ислам-Гиреем счёл за благо воспользоваться поддержкой Бакы и осыпал его милостями после того, как тот устранил Ислам-Гирея.
Однако Сахиб-Гирей очень скоро понял, что в лице ногайского «князя» он обрёл соперника едва ли не более опасного, чем Ислам-Гирей: уже хотя бы потому, что Бакы-бек был сыном Хасана, правнука Едигея, родоначальника мангытов, «великого князя ординьского», который «все царство Ординьское един дръжаше и по своей воли царя поставляше». На словах демонстрируя приязнь к ногаю, «царь» испытывал к нему глубокое недоверие, искусно подогреваемое могущественными ширинскими «князьями», чьим позициям в Крыму и при ханском дворе угрожало возвышение Бакы-бека и его клана. И вот, когда татарское войско вышло к Оке и начало переправу, по свидетельству Реммаля-ходжи, некие «доброхоты» донесли Сахиб-Гирею, что мангытский «князь» якобы готовится убить его во время переправы, как только хан вступит на плот. Крымский «царь» потребовал от Бакы-бека, чтобы тот во главе своей дружины первым начал переправу, на что мангыт ответил отказом. Пытаясь заставить Бакы всё-таки исполнить его приказание, Сахиб-Гирей раз за разом посылал к нему гонцов, но безрезультатно — потомок Едигея вовсе не собирался класть головы своих нукеров и ослаблять себя ради своего дяди.
Битва. Отступление хана
К вечеру 30 июля Сахиб-Гирею стало ясно: его план быстро форсировать Оку провалился. Поразмыслив и прикинув шансы на успех, хан отдал приказ начать отход. Под покровом ночи, «пушки и пищали пометаша и телеги и всякую рухляди воискои», татары начали поспешное отступление. Согласно Реммалю-ходже, прежде чем повернуть назад, его повелитель попытался сохранить лицо и отправил Ивану IV послание, которое в передаче турецкого хрониста выглядело настолько примечательно, что заслуживает того, чтобы привести его здесь. Крымский «царь» писал «московскому» следующее:
«Проклятый и отверженный беззаконник, московский пахарь, раб мой! Да будет тебе ведомо, что мы намерены были, разграбив твои земли, схватить тебя самого, запрячь в соху и заставить тебя сеять золу. Как мои предки поступали с твоими прадедами, так и я хотел поступить с тобою, даже еще более оказать тебе внимания: я, заковав тебе ноги в колодки, велел бы тебе копать отхожие места. Благодари же Всевышнего Бога, что у тебя еще остался в этом мире кусок хлеба: этому причиной Бакы-бек, по вине которого не состоялась переправа через Оку; воссылай за него молитвы! Теперь я сначала убью этого волка, замешавшегося среди моих овец, зарою его в навоз на задворках моего сада, а потом расправлюсь и с тобой».
Бегство Сахиб-Гирея.
Миниатюра из Лицевого свода
На обратном пути, пытаясь хотя бы частично сгладить позор поражения, крымский «царь» по совету своих «старых татаровей» решил отыграться на пограничном Пронске. Утром 3 августа подступил он к Пронску. Город был «срублен» на возвышенности «на реке на Проне и на речке на Пралье» осенью — зимой 1535 года на месте заброшенного городища. Оборону города возглавили воеводы В. Жулебин и А. Кобяков «не с многими людми», помогали которым горожане и жители окрестных сел и деревень, сбежавшиеся под защиту деревянных стен Пронска.
Разбив свою ставку «за рекою за Пронею близко города», хан велел своему «войску приступати к городу с пушками и с пищалми и градобитными снарядами». Летопись сообщала, что в течение всего дня 3 августа «татарове приступиша всеми полки к городу, ис пушек и ис пищалей начала по городу бити, а стрелы их аки дождь полетеша, и к стенам града приближишися; з града же против начаша пушки и пищали на татар пущати, а которые татарове к стене приступиша, и тех з города кольем и камением отбиша».
Татары штурмуют Пронск.
Миниатюра из Лицевого свода
Не сумев взять крепость с ходу, Сахиб-Гирей попытался добиться сдачи города иным путём. Посланные им парламентёры предложили воеводам сдать город на «царскую» милость, в противном же случае они обещали, что хан будет вести осаду до победного конца — «не взявши царю города прочь не ити». В. И. Жулебин же на это предложение ответствовал: «Божиим велением град ставится, а без Божиа веления хто может град взятии? А пождал бы царь мало великого князя воевод, а великого князя воеводы за ним идут». И действительно, на следующий день к прончанам пробрался гонец от Д. Ф. Бельского, который сообщил, что помощь уже идёт, а татарские сторожи донесли Сахиб-Гирею, что в степи они встретили русские разъезды. Это известие неприятно поразило хана. Столкновение с русской ратью отнюдь не входило в его планы, и он, приказав уничтожить весь изготовленный к тому времени осадный «наряд», утром 6 августа снялся с лагеря и поспешил к Дону. Подошедшие спустя некоторое время к Пронску русские воеводы обнаружили лишь брошенный татарский лагерь, остывшие угли, следы от тысяч копыт и тележные колеи, уходившие к югу.
Известия о победе и отступлении хана и его ратей были с облегчением встречены в Москве. Гроза миновала. «И бысть тогда радость на Москве велия, — и государь бояр и воевод жаловал великим своим жалованием, шубами и купки».
Празднование победы в государевом дворце в Москве.
Миниатюра из Лицевого свода
Что касается Сахиб-Гирея, то ему удалось уйти от государевых воевод, но на его сыне, калге Эмин-Гирее, сполна отыгрался удельный одоевский князь В. И. Воротынский «с своею братию». Атаковав внезапно подошедшего было к Одоеву неприятеля, Воротынский обратил Эмин-Гирея в бегство, положив на месте многих татар, а 45 человек взяв в плен — их он и отослал в Москву в подтверждение своей победы.
Читайте также: