Ты одна голубка лада ты одна винить не станешь сердцем чутким все поймешь ты

Добавил пользователь Дмитрий К.
Обновлено: 04.10.2024

Князь Игорь

Ты одна, голубка Лада, ты одна винить не станешь, сердцем чутким все поймешь ты, все ты мне простишь.

Другие цитаты

Пусть длится праздник,

Я с ней будто бы во сне;

И представлять не хочу я,

Что чувства угаснут, или что нас нет.

Приступе счастья — сейчас я глуп и слеп!

Я смеюсь в лицу тем, кто кричит понапрасну,

Что их разлучит лишь смерть.

Эта басня, нам с ней классно,

Но мы ведь знаем, это закончится.

А язва там, астма, увы, нет,

Как и страх одиночества.

Давай сделаем тише

Галдеж, заглушающий будни.

И наконец-таки встретимся

По-настоящему в этой секунде!

Такие любят, застегнув мундир на все пуговицы. Иначе стесняются.

Не понимаю, почему двое людей, которые созданы друг для друга, не могут воссоединиться.

В вашем доме, как сны золотые,

Мои детские годы текли;

В вашем доме вкусил я впервые

Радость чистой и светлой любви.

Но сегодня узнал я другое:

Я изведал, что жизнь — не роман,

Честь лишь звук, дружба — слово пустое,

Оскорбительный жалкий обман!

— Мадам, где бы я ни видел изображение Христа, он всегда выглядит очень печальным. Его никогда не изображают смеющимся. Почему?

— Знаешь, почему, Раджу. Он печален, потому что несчастны его дети, люди этого мира.

— Он чувствует себя несчастным, потому что я несчастен?

— А как ты думал? Он же любит тебя!

— Мадам, я никогда не буду несчастным, я буду радовать его! Я сделаю так, что бы Христос смеялся!

Зло умеет ненавидеть, но, оказывается, зло еще умеет… любить.

Любовь и есть исконная суть всего живого. Чахлая былинка любит холодный камень, у подножия которого она растет. Камень любит землю, на которой лежит. Птица любит небо, в котором летает. Колос любит лезвие, которое срезает его. Плод любит уста, которые им насыщаются. Даже ржавый гвоздь, кажется, любит старую доску, с которой они вместе когда-то представляли собой нечто более полезное, чем хлам, в который их превратило время…

Чем отличается первая любовь от последней? Первая любовь заставляет человека повзрослеть, а последняя делает из него личность.

. она знала точно, чего боится — быть запертой в тёмном, тесном месте, быть запертой людьми, которые любят её. Враг может покинуть сторожевой пост, халатно отнестись к работе, повернуться спиной, любовь же не признаёт таких оплошностей.

Умеют же некоторые быть счастливыми! От самых простых мелочей. Сидят, уставившись на ночные звезды, или слушают звук цикады в парке – и ощущают абсолютное, полное, ничем не замутненное счастье. И ведь как ни учи этому людей, не получается втолковать им, что именно так и стоит жить. Радуясь каждому моменту, каждой мелочи. Проснулся утром живой, позавтракал вкусно, выглянул в окно – а там мир и какое-нибудь время года, непременно красивое. Какое? Да любое! Зима красива своими снегопадами и новогодними елочками в разноцветных огнях. Весна – распускающимися почками и щебетом вернувшихся из теплых краев птиц. Лето – пышной зеленью, теплом, уютом, будто вырастающим из каждого распустившегося цветка. Осень – ярким листопадом и музыкальным шумом дождя… Разве не счастье наблюдать всё это, просто быть в этом, просто жить? Любить своих близких, надеяться на лучшее, ждать большего. Но самое главное – ценить настоящее. Неужели, чтобы понять это, нужно несколько тысяч лет отработать Стражем на сумрачном мосту? А без небесного трудоголизма осознать простые истины никак нельзя?

О дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить. Это про кого?

Князь Игорь так поет в опере Александра Порфирьевича Бородина.
Либретто оперы "Князь Игорь" написано самим композитором на материале русской эпической поэмы 12-го века "Слово о полку Игореве". Опера писалась в 1869-87 годах до самой смерти композитора, окончена Н. А. Римским-Корсаковым и А. К. Глазуновым. Первое представление состоялось 4 ноября 1890 года на сцене Мариинского театра в С-Петербурге.

Ария Игоря.
("Ни сна, ни отдыха измученной душе. ")
Ни сна, ни отдыха измученной душе,
Мне ночь не шлёт надежды и спасенья,
Всё прошлое я вновь переживаю
Один в тиши ночей.
И божья знаменья угрозу,
И бранной славы пир весёлый,
Свою победу над врагом.
И бранной славы горестный конец,
погром, и рану, и мой плен!
И гибель всех моих полков,
Честно за родину головы сложивших.. .

Погибло всё: и честь моя, и слава,
Позором стал я земли родной.
Плен! Постыдный плен!
Вот удел отныне мой,
Да мысль, что все винят меня.

О, дайте, дайте мне свободу!
Я мой позор сумею искупить.
Спасу я честь свою и славу,
Я Русь от недруга спасу! Ты одна, голубка-Лада,
Ты одна винить не станешь,
Сердцем чутким всё поймёшь ты,
Всё ты мне простишь.
В терему своём высоком
Вдаль глаза ты проглядела,
Друга ждёшь ты и дни и ночи,
Горько слёзы льёшь!

Ужели день за днём влачить в плену бесплодно?
И знать, что враг терзает Русь!
Враг - что лютый барс!
Стонет Русь в когтях могучих,
И в том она винит меня. .

О, дайте, дайте мне свободу!
Я свой позор сумею искупить.
Я Русь от недруга спасу!

Ни сна, ни отдыха измученной душе,
Мне ночь не шлёт надежды на спасенье,
Лишь прошлое я вновь переживаю
Один в тиши ночей.
И нет исхода мне,
Ох, тяжко, тяжко мне!
Тяжко сознанье бессилья моего.. .

Ария Игоря, "Опера Князь Игорь", второе действие, 1 тема.
Полный текст:
Ни сна, ни отдыха измученной душе,
Мне ночь не шлёт надежды на спасенье,
Всё прошлое я вновь переживаю
Один в тиши ночей.
И божья знаменья, угрозу
И бранной славы пир весёлый.
Мою победу над врагом
И бранной славы горестный конец,
Погром и рану, и мой плен,
И гибель всех моих полков,
Честно за Родину головы сложивших.

Погибло всё и честь моя, и слава,
Позором стал я земли родной.
Плен, постыдный плен -
Вот удел отныне мой,
Да мысль, что все винят меня.

О, дайте, дайте мне свободу,
Я мой позор сумею искупить.
Спасу я честь свою и славу,
Я Русь от недругов спасу.

Ты одна голубка-лада,
Ты одна винить не станешь,
Сердцем чутким всё поймешь ты,
Всё ты мне простишь.
В терему своём высоком
Вдаль глаза ты проглядела,
Друга ждёшь ты дни и ночи,
Горько слёзы льёшь.

Ужели день за днём
Влачить в плену бесплодно
И знать, что враг терзает Русь.

Враг, что лютый барс,
Стонет Русь в когтях могучих
И в том винит она меня.

О, дайте, дайте мне свободу,
Я мой позор сумею искупить.

Я Русь от недругов спасу.

Ни сна ни отдыха измученной душе,
Мне ночь не шлёт надежды на спасенье.
Всё прошлое я вновь переживаю,
Один в тиши ночей и нет исхода мне.

Ох, тяжко, тяжко мне, тяжко
Сознанье бессилья моего.
Подробнее: Написана в середине 19 века выдающимся русским композитором Александром Порфирьевичем Бородиным (1833 - 1887), замечательным химиком, общественным деятелем, музыкальным критиком. В основе оперы - "Слово о полку Игореве", датируется 12 веком, автор не известен. Действие происходит в 1185 году. Идея - объединение Руси. Опера писалась композиторм 18 лет, окончена Н. А. Римским-Корсаковым и А. К. Глазуновым.
Краткая биография Бородина:
Родился 12 ноября 1833 г. в Петербурге.
Внебрачный сын князя Л. С. Гедианова, отчество и фамилию получил от камердинера князя — Порфирия Бородина.

Родители дали Александру неплохое домашнее образование. В 1850 г. он поступил в Петербургскую медико-хирургическую академию, которую блестяще окончил в 1856 г. Научная карьера складывалась успешно. В 1858 г. Бородин получил степень доктора медицины, в 1864 г. стал профессором, в 1874 г. заведующим кафедрой химии Медико-хирургической академии, в 1877 г. — академиком. Его работы в области химии до сих пор не утратили своего научного значения.

В то же время учёный с детства увлекался музыкой и на этом поприще достиг не меньших успехов. Технику композиции Бородин усвоил самостоятельно. В 60-х гг. XIX в. он стал членом кружка «Могучая кучка», возглавлявшегося М. А. Балакиревым.

В 1867 г. Бородин написал Первую симфонию, которая принесла ему известность как композитору. Он один из создателей русской классической симфонии. После успеха Александр Порфирьевич начал работать сразу над двумя крупными сочинениями — Второй симфонией («Богатырская», 1876 г.) и оперой «Князь Игорь» на сюжет «Слова о полку Игореве». Работа над оперой затянулась на целые 18 лет, и произведение так и не было закончено. Уже после смерти автора её дописали по оставшимся материалам Н. А. Римский-Корсаков и А. К. Глазунов. «Князь Игорь» был поставлен в Петербурге в 1890 г. Музыку оперы отличает яркий героико-эпический характер.

Но и тонкий лиризм не был чужд творчеству Бородина. Образцом могут служить его романсы на стихи А. С. Пушкина, Н. А. Некрасова, Г. Гейне и собственные. Романс «Для берегов отчизны дальной» — одно из лучших вокальных воплощений пушкинской лирики.

Хотя композиторское наследие Бородина не очень велико, каждое его произведение — истинный шедевр. «Громадный и оригинальный талант» — так отозвался о композиторе Ф. Лист.

«Слово о полку Игореве» как памятник древней веры

В апреле-мае 1185 г. Новгород-Северский князь Игорь Святославич (1151 г.-1202г.) предпринял неудачный горестный поход против половцев. Несмотря на героизм, дружина Игоря потерпела жестокое поражение: «И из стольких людей мало кто смог по счастливой случайности спастись, невозможно было скрыться беглецам – словно крепкими стенами окружены были полками половецкими. Но наших русских мужей пятнадцать убежало, а ковуев и того меньше, а остальные в море утонули»[1].


Игорь воспринял свое поражение как наказание за грехи свои. В 1183/84г. во время
совместного похода на половцев Игоря и Владимира Глебовича Переяславского под общим командованием Игоря между ними произошла ссора. Владимир Глебович попросил разрешения быть впереди, в авангарде, что обеспечивало приоритет и в славе, и в захвате трофеев (добычи). Игорь отказал, тогда Владимир Глебович напал на владения Игоря, а Игорь в отместку напал и разгромил город Глебов у Переяславля. Именно в этом и каялся Игорь после поражения на поле боя в 1185 году. Вот как говорится об этом в уже цитированной Ипатьевской летописи: «И так в день святого воскресения низвел на нас господь гнев свой, вместо радости обрек нас на плач и вместо веселья – на горе на реке Каялы. Воскликнул тогда, говорят, Игорь: «Вспомнил я о грехах своих перед господом богом моим, что немало убийств и кровопролития совершил на земле хри­стианской: как не пощадил я христиан, а предал разграблению город Глебов у Переяславля. Тогда немало бед ис­пытали безвинные христиане: разлучаемы были отцы с детьми своими, брат с братом, друг с другом своим, жены с мужьями своими, дочери с матерями своими, подруга с подругой своей.


И все были в смятении: тогда были полон и скорбь, живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что они, как святые мученики, в огне очистились от скверны этой жизни. Старцев пинали, юные страдали от жестоких и немилостивых побоев, мужей убивали и рассекали, женщин оскверняли. И все это сделал я,— воскликнул Игорь,— и не достоин я остаться жить! И вот теперь вижу отмщение от господа бога моего: где ныне возлюбленный мой брат? где ныне брата моего сын? где чадо, мною рожденное? где бояре, советники мои? где мужи-воители? где строй полков? где кони и оружие драгоценное? Не всего ли этого лишен я те­перь! И связанного предал меня бог в руки беззаконникам. Это все воздал мне господь за беззакония мои и за жестокость мою, и обрушились содеянные мною грехи на мою же голову. Неподкупен господь, и всегда справедлив суд его. И я не должен разделить участи живых. Но ныне вижу, что другие принимают венец мученичества, так почему же я — один виноватый — не претерпел страданий за все это? Но, владыка господи боже мой, не отвергни меня навсегда, но какова будет воля твоя, господи, такова и милость нам, ра­бам твоим».


Игорь оказался в плену у половецкого хана Кончака. Пребывание Игоря в плену было невольное, но привольное не потому, что Игорь был внуком половчанки (утверждение, что Игорь был на три четверти половцем, ошибочно, так как Игорь родился во втором браке отца и его матерью была новгородка). Игорь и Кончак хорошо знали друг друга, были накоротке. Не излагая подробно сложную историю их взаимоотношений, обратим внимание, что в 1180/81г., участвуя в междоусобной борьбе сопровителей Киевского княжества на стороне Святослава Всеволодовича против Рюрика Ростиславовича, Игорь осуществлял общее руководство русскими и союзными с ними половецкими отрядами Кончака и Кобяка. Будучи разгромлены, Игорь и Кончак бежали (спасались) в одной ладье по Днепру к Чернигову. Не исключено, что в это время Игорь и Кончак могли договориться (договорились) о браке сына Игоря Владимира и дочери Кончака.

Вернемся к 1185г., к пребыванию Игоря в плену: «Игорь же Святославич в то время находился у половцев, и говорил он постоянно: «Я по делам своим заслужил поражение и по воле твоей, владыка господь мой, а не доблесть поганых сломила силу рабов твоих. Не стою я жалости, ибо за злодеяния свои обрек себя на несчастия, которые я и испытал». Половцы же, словно стыдясь доблести его, не чинили ему никакого зла, но приставили к нему пятнадцать стражей из числа своих соплеменников и пять сыновей людей именитых, и всего их было двадцать, но не ограничивали его свободы: куда хотел, туда ездил и с ястребом охотился, а своих слуг пять пли шесть также ездило с ним. Те стражи его слушались и почитали, а если посылал он кого-либо куда-нибудь, то беспрекословно исполняли его желания. И попа привел из Руси к себе с причтом, не зная еще божественного про­мысла, но рассчитывая, что еще долго там пробудет».


Обратимся к опере А.П. Бородина «Князь Игорь» (редакция Н.А. Римского-Корсакова) и мысленно сравним описание пребывания Игоря в плену в Ипатьевской летописи с либретто оперы. Начнем со знаменитой арии Игоря «Ни сна, ни отдыха измученной душе».

Князь Игорь
Ни сна, ни отдыха измученной душе:
Мне ночь не шлет отрады и забвенья.
Все прошлое я вновь переживаю,
Один, в тиши ночей:
И божья знаменья угрозу,
И бранной славы пир веселый,
Мою победу над врагом,
И бранной славы горестный конец,
Погром, и рану, и мой плен,
И гибель всех моих полков,
Честно, за родину головы сложивших.
Погибло все — и честь моя и слава,
Позором стал я земли родной.
Плен, постыдный плен, —
Вот удел отныне мой,
Да мысль, что все винят меня!
О, дайте, дайте мне свободу, —
Я мой позор сумею искупить:
Спасу я честь свою и славу,
Я Русь от недруга спасу!
Ты одна, голубка лада,
Ты одна винить не станешь,
Сердцем чутким все поймешь ты,
Все ты мне простишь!
В терему твоем высоком
Вдаль глаза ты проглядела:
Друга ждешь ты дни и ночи,
Горько слезы льешь.

Ужели день за днем влачить в плену бесплодно
И знать, что враг терзает Русь?
Враг, что лютый барс.
Стонет Русь в когтях могучих,
И в том винит она меня!
О, дайте, дайте мне свободу, —
Я свой позор сумею искупить:
Я Русь от недруга спасу!

( Из-за шатров выходит хан Кончак. )

Кончак
Здоров ли, князь?
Что приуныл ты, гость мой?
Что ты так призадумался?
Аль сети порвались?
Аль ястребы не злы
И слёту птицу не сбивают?
Возьми моих!

Князь Игорь
И сеть крепка, и ястребы надежны,
Да соколу в неволе не живется.

Кончак
Все пленником себя ты здесь считаешь?
Но разве ты живешь как пленник,
А не гость мой?
Ты ранен в битве при Каяле
И взят с дружиной в плен;
Мне отдан на поруки,
А у меня ты — гость.
Тебе почет у нас, как хану,
Все мое — к твоим услугам,
Сын с тобой, дружина тоже;
Ты как хан здесь живешь,
Живешь ты так, как я.
Сознайся: разве пленники так живут? Так ли?

О нет, нет, друг,
Нет, князь, ты здесь не пленник мой,
Ты ведь гость у меня дорогой!
Знай, друг, верь мне,
Ты, князь, мне полюбился
За отвагу твою да за удаль в бою.
Я уважаю тебя, князь,
Ты люб мне был всегда, знай.
Да, я не враг тебе здесь,
А хозяин я твой,
Ты мне гость дорогой, —
Ты мне гость дорогой, —
Так поведай же мне,
Чем же худо тебе,
Ты скажи мне.
Хочешь — возьми коня любого,
Возьми любой шатер,
Возьми булат заветный,
Меч дедов. Немало вражьей крови
Мечом я этим пролил;
Не раз в боях кровавых
Ужас смерти сеял мой булат.
Да, князь, все здесь,
Все хану здесь подвластно;
Я грозою для всех был давно.
Я храбр, я смел,
Страха я не знаю,
Все боятся меня, всё трепещет кругом;
Но ты меня не боялся,
Пощады не просил, князь.
Ах, не врагом бы твоим,
А союзником верным,
А другом надежным,
А братом твоим
Мне хотелося быть,
Ты поверь мне!
Хочешь ты пленницу с моря дальнего,
Чагу-невольницу из-за Каспия?
Если хочешь — скажи только слово мне,
Я тебе подарю!
У меня есть красавицы чу́дные:
Косы, как змеи, на плечи спускаются,
Очи черные влагой подернуты,
Нежно и страстно глядят из-под темных бровей.
Что ж молчишь ты?
Если хочешь — любую из них выбирай!
Гей! Пленниц привести сюда! Пусть они песнями
и пляской потешат нас и думы мрачные рассеют.
( Приближенные хана приводят невольников и не­вольниц .)

Князь Игорь
Спасибо, хан, на добром слове,
Я на тебя обиды здесь не знаю,
И рад бы сам вам тем же отплатить.
( Жмет руку Кончаку .)
А все ж в неволе не житье,
Ты плен когда-то сам изведал.

Кончак
Неволя! Неволя! Ну, хочешь, отпущу тебя на родину домой? Дай только слово мне, что на меня меча ты не поднимешь и мне дороги не заступишь.

Князь Игорь
Нет, негоже князю лгать.
Скажу тебе я прямо, без утайки:
Такого слова я не дам!
Лишь только дай ты мне свободу,
Полки я снова соберу
И на тебя ударю вновь,
Тебе дорогу заступлю!
Испить шеломом Дона
Снова попытаюсь!

Кончак
Люблю! Ты смел и правды не боишься. Я сам таков! Эх, когда б союзниками мы с тобою были, — заполо­нили бы всю Русь! Как два барса, рыскали бы вместе, кровью вражьей вместе упивались и всё бы в страхе держали под пятой: чуть что — так на кол иль голову долой! Так ли? Ха-ха-ха-ха! Да несговорчив ты! Садись!
<…>
Кончак
Видишь ли пленниц ты с моря дальнего,
Видишь красавиц моих из-за Каспия?
О, скажи, друг, скажи только слово мне,
Хочешь — любую из них я тебе подарю![2]


Как отмечает А.Н. Дмитриев, в собрании автографов А.П. Бородина «имеется интереснейшая и очень значительная ария князя Игоря, иная, нежели широко известная и популярная «Ни сна, ни отдыха измученной душе»[3].


Приведем текст арии князя Игоря, не вошедшей в редакцию Н.А. Римского-Корсакова (первая публикация осуществлена А.Н. Дмитриевым):

Зачем не пал я на поле брани;
Да, зачем в бою в главе дружины
С моим полкой не пал?
Зачем ты, смерть, очей мне не закрыла?
Я тихо спал бы в песках Каялы
С полком погибшим.
Нет казни более лютой, как позор свой пережить,
И жизнь в плену влачить постыдно,
И знать, что ты всему виною сам.
Ах, вот пытка злее казни!
Да, хуже смерти мой плен.
Позором стал я земли родной,
Кают Игоря на Руси.
Князья Руси, отмстите мой позор,
Спасайте край родной!
Ты, Всеволод, — великий,
Ты веслами разбрызгать можешь Волгу,
Шеломом вычерпать весь Дон!
Ты русскими костьми Каялу не засеял!
Вы, Рюрик и Давид,
Как ярый тур, стрелою уязвленный,
Ломали копья у врагов.
Вы русской кровью Каялы не поили!
Вы, Мстислав и Роман,
Вы половцев и прежде воевали,
Боятся вас Ятваги и Литва.
Вы силы русской в Каяле не топили!
Вы, Ингварь да Всеволод,
Врагу дорогу заступите,
Вы шестокрыльцы славного гнезда.
Вы полков своих в Каяле не сгубили.
Князья, забудьте смуты и раздоры,
Дружины ваши соберите,
Разом ударьте на врага
И силу поганую сломите.
На вас укора нет,
Господь поможет вам,
И Русь святую вы спасете.
Вы ведь не Игорь-князь[4].


«Не вошедшая в редакцию Римского-Корсакова ария князя Игоря своей выразительностью, эпически суровой музыкой с неоспоримой очевидностью свидетельствует, как глубоко и в то же время эмоционально Бородин-художник понимал всю мудрость «Слова о полку Игореве»[5].


Теперь перейдем (приступим) к рассмотрению дискуссионных проблем соотношения язычества, христианства и двоеверия в «Слове о полку Игореве».

Н.М.Карамзин в третьем томе «Истории государства Российского» (1816г.) писал: «Слово о полку Игореве сочинено в XII веке, и без сомнения мирянином: ибо Монах не дозволил бы себе говорить о богах языческих, и приписывать им действия естественные»[6].


В подлинности «Слова о полку Игореве» не сомневался и А.С. Пушкин. Об этом свидетельствует И.А. Гончаров, вспоминая посещение А.С. Пушкиным Московского университета 27 сентября 1832 года. «Он (профессор М.Т. Каченовский – Г.С.) отвергал также подлинность «Слова о полку Игоревом», считая его позднейшей подделкой, кажется XIV века, о чем однажды вошел в горячий спор с Пушкиным, которого привез на лекцию министр Уваров. Здесь я сделаю небольшое отступление по поводу этого приснопамятного мне — конечно, и всем тогдашним студентам — посещения великого поэта, тогда уже в апогее его славы. Когда он вошел с Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий («Евге­ния Онегина», «Полтавы» и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосред­ственным влиянием на наше эстетическое образование. Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни — и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России — передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам. Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы.


«Вот вам теория искусства,— сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам и указывая на Давыдова,— а вот и самое искусство»,— прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, зара­нее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию, после Давыдова, и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игоревом», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор. «Подойдите ближе, господа,— это для вас интересно»,— пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение — видеть и слышать нашего кумира.

Я не припомню подробностей их состязания,— помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем, и глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным. Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так что за толпой трудно было расслушать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам Пушкин.


С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос выдающимся — это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорцио­нальная лицу, голова, с негустыми, кудрявыми волосами»[7].


В тексте А.С. Пушкина «Песнь о полку Игореве» (1836 г.) содержится обоснование вывода о подлинности «Слова о полку Игореве».


Ломоносов жил не в XII ст.<олетии >. Л. <омоносова > оды писаны на русском языке с примесью некоторых выражений, взятых им из Библии, которая лежала перед ним. Но в Ломоносове вы не найдете ни польских, ни сербских, ни иллирий<ских>, ни болг.<арских>, ни богем.<ских >, ни молд. <авских > и других наречий слав.<янских >» [8].

Читайте также: